– Именно! Пятнадцать раз в общей сложности по району нападали на кассиров, которые перевозили крупные денежные суммы из банков в свои учреждения. Бандиты действовали всегда наверняка. Они точно знали, что охраны никакой не будет. Что деньги везут не инкассаторы, что они у кассира в портфеле или в сумке. Портфель или сумка у кассира на коленках. Рядом водитель и никого больше! У них лишь пару раз случились проколы. Первый – когда водитель, молодой парень, попытался оказать сопротивление, и они убили и его, и кассиршу. Второй раз, когда денег у кассира не было с собой. В последний момент, как оказалось, к банку подъехал руководитель фирмы и забрал деньги к себе в машину. Бандиты этого не знали, потому что…
– Были снабжены инструкцией, планом действий, схемой проезда, точным временем и так далее, – подхватил безрадостно Грибов и снова постучал себя по коленкам, ну, ничего не чувствовали.
– Да. И этой инструкцией их снабжал тот, кто всю схему доставки денег в фирму знал доподлинно. А кто мог об этом знать?
– Сотрудник фирмы, кто же еще! Кассирша кому-то проболталась. Либо водитель по пьяни случайному знакомому сболтнул.
– Это маловероятно. Вот по этому неправильному пути и пошло следствие и топчется на месте до сих пор.
– На каком месте?
– Таскают кассиров, водителей. Нет, конечно же, они прорабатывали версию причастности кого-то из сотрудников фирм, но доказать ничего не смогли.
– Почему?
– Да потому что многие руководители, чьи фирмы пострадали, после ограбления полностью меняли штат сотрудников. Либо увольняли служащих, либо конторы закрывались, как случилось с той фирмой, в которой ты успел побывать.
– Я же не знал! Сторож сказал, что хозяин запил после смерти жены, – начал оправдываться Грибов.
– Да, именно. А жена умерла от инсульта после ограбления. Не выдержало сердце. – Елена свела пальцы конусом и приложила их к переносице. – И вот что я думаю, Толя… Синицын не мог действовать один. Он уволился с шести из пятнадцати ограбленных фирм. У него был сообщник или сообщники. К тому же он сам не мог участвовать в ограблении.
– Дело поставлено на широкую ногу, – поддакнул безрадостно Грибов, почувствовав наконец покалывание в коленях. – Группировка должна насчитывать не менее десяти участников. Причем у каждого своя роль. Кто-то снабжает информацией. Кто-то пасет и проверяет информацию на достоверность. Кто-то принимает участие в перехвате. Там ведь, я слышал, сразу на трех машинах захват велся.
– Да, на трех или двух машинах. Ты прав, у каждого своя роль. И мне вот что интересно… – она снова многозначительно помолчала, – какая роль в этой истории отведена Виктории Мальиной?
– Если она вообще у нее была! – возразил Грибов, но без былой уверенности.
Уверенность в непричастности Виктории таяла с каждым словом Елены. Она истончалась, становилась прозрачной и почти не ощущалась уже. Было муторно и больно оттого, что ему приходилось так гадко о ней думать.
Вот когда он вспоминал Вику, как она говорила, ходила, как смотрела на него, говорила с ним, тогда все внутри Грибова протестовало. Она не могла! Она никогда бы не смогла совершить такое. Она слишком чиста и откровенна, чтобы быть преступницей.
Но когда тут же вдогонку его настигали мысли о ее муже, который, по всей видимости, исполнял роль информатора и наводчика в банде, то Грибов тут же начинал думать по-другому.
Она не могла? Она не могла не знать, чем именно занимается ее муж. Откуда в семье деньги? Что за друзья вокруг него вьются? Она же должна была видеть их всех, знать в лицо!
А зачем она тогда приставала к нему – к Грибову – с просьбой разобраться в причинах его самоубийства, зачем? Настаивала, приезжала, плакала и все пыталась его заставить поверить в то, что ее Виктор не мог покончить жизнь самоубийством.
Не мог, конечно. Грибов теперь и сам это понимал. Синицына убили. Убили очень ловко и виртуозно. Даже эксперт ничего не заподозрил. Хотя…
Хотя, Грибов это точно знал, не первый год в органах, если поверхностный осмотр не наводит на подозрения, то никто особенно не заморачивается. Всем ведь выгодно – и операм, и экспертам, и прокурорским – побыстрее закрыть дело, едва открыв его. Ну, крякнуло что-то в голове у парня, он и повесился, или отравился, или утопился, или с девятого этажа спрыгнул на асфальт. Тем более что Синицын этот предсмертную записку оставил.
Кто станет искать на его теле микроскопический след от инъекции, к примеру? Или след от удара на шее, приведший жертву к потере сознания? След на шее и так имеется, от веревки. Так что…
– Убили его, Аля. Убили весьма умело, – закончил он свои мысли вслух.
– Чаусов видел. А что он мог видеть, Толя?
– Что, что! Убийство произошло в мужском туалете на первом этаже, так? Так! Посторонних в фирме в тот день не было, я подробно расспросил охранников. И следаки с персоналом работали. Стало быть, убийца проник в туалет с улицы через окно. И Чаусов видел его.
– Да!!! – вскричала Елена. – Именно! Молодец, Грибов! Чаусов видел, как убийца влезает в окно, потом выпрыгивает из окна и тщательно вытирает следы от подошв. Ты ведь говорил, что следов там не было обнаружено.
– Не было, – кивнул он, ухмыляясь. – И что?
– А то! Чаусов видел убийцу, поэтому его и убили. Понятно тебе?
– Мне-то понятно, – продолжил он ухмыляться. – Непонятно другое.
– Что?
– Как убийца, выпрыгнув из окна, еще и окно это самое изнутри смог запереть? А оно было заперто. А? Молчишь? А я тебе скажу.
– Ну и?
– У него был сообщник в здании. Тот, кто его впустил, а потом выпустил.
– Впустить мог и сам Синицын, – проворчала Елена, села на стул, на котором до этого восседал Бобров, и уставилась на Грибова недобро. – Мог ведь?
– Это вряд ли. Зачем ему?
– А действительно, зачем? Если к нему кто-то пришел, он вошел бы через центральный вход. – Она показалась Грибову обескураженной, когда после небольшой заминки продолжила: – Через окно туалета мог пробраться лишь злоумышленник. Мог пробраться, спрятаться в одной из кабинок. Их там, кстати, сколько?
– Их там четыре.
– Вот он мог спрятаться там и ждать. Чего, Грибов, он там мог ждать? Давай, давай, не тупи, подсказывай! – поторопила она его.
Они часто так работали. Один начинал, второй подхватывал. Один уверял, второй спорил. И так снова и снова, много раз возвращаясь к самому началу, к тому месту, откуда начинали.
Грибову нравилось в таком ключе работать. Куда лучше, чем просто докладывать, излагать свои мысли, дожидаться молчаливого кивка одобрения или, наоборот, разноса.
Ленька Фомин обычно в их спорах не участвовал. Молча сидел и слушал. А в финале их совместных с Еленой дебатов вдруг делал вывод, который оказывался единственно верным.
