– Весьма внезапная смерть, – осторожно начал я разговор.
Секретарь прищурился, будто ему посветили прямо в глаза.
– Да уж. Весьма внезапная. На удивление. Но вместе с тем – очень болезненная и жутко затяжная.
Я молча ждал дальнейших пояснений. Однако он еще долго – пожалуй, пока несли мой кофе – не решался пуститься в подробности смерти врача.
– Я от всей души почитал доктора Токая, – начал секретарь, чтобы сменить тему. – Он был и прекрасным врачом, и чудесным человеком. Многому меня любезно научил. Я проработал в клинике десять лет и, если бы не он, не стал бы тем, кем стал. Он был прям и бесхитростен. Всегда улыбчив и заботлив, не заносчив, беспристрастен, за это все его и любили. Я ни разу не слышал, чтобы он о ком-то дурно отозвался.
Я тоже поймал себя на мысли, что и я не припомню за ним такого.
– Господин Токай часто упоминал вас в наших беседах, – вставил я. – Дескать, если б не мой секретарь, дела в клинике шли бы не так хорошо, да и личная жизнь потерпела бы полное фиаско.
При этих словах на лице Гото проскользнула печальная улыбка.
– Да что вы, ничего особенного во мне нет. Я лишь хотел быть по возможности полезным своему боссу, прикрывать, так сказать, его тылы. Вот и старался, как мог. К тому же мне это было только в радость.
И лишь после того, как официантка, принеся мой кофе, удалилась, он наконец-то заговорил о смерти врача:
– Первое, что бросилось в глаза – сэнсэй перестал обедать. Раньше он каждый день в обеденный перерыв пусть что-то простое, но непременно съедал. Как бы ни был занят работой, в еде он всегда оставался человеком щепетильным. Но с какого-то времени совершенно перестал обедать. Я напоминал ему, но то и дело в ответ слышал, мол, не переживай, просто нет аппетита. И началось это в первых числах октября. Я забеспокоился. Потому что прекрасно знал, что сэнсэй не из тех, кто меняет излюбленные привычки. Ведь он всегда соблюдал распорядок. Обедами дело не ограничилось: смотрю, а он уже забросил тренировки в спортивном центре. Обычно посещал трижды в неделю: увлекался плаванием, играл в сквош, качался на тренажерах, как вдруг в одночасье потерял интерес к тренировкам. Затем перестал за собой следить. Он всегда был очень чистоплотен, одевался со вкусом. А тут, как бы лучше выразиться, постепенно превратился в неряху – бывало, по нескольку дней не менял одежду. Постоянно о чем-то думал, стал молчалив, а вскоре и вообще перестал отвечать на вопросы. Зачастую впадал в рассеянность: обращаюсь к нему, а он меня будто не слышит. И к тому же перестал встречаться с женщинами после работы.
– Вы ведь следили за его графиком и потому замечали все перемены?
– Да, так и есть. Встречи с женщинами были для сэнсэя важным каждодневным событием. Так сказать, источником жизненной силы. И так внезапно сойти на нет… как ни говори, это неестественно. Пятьдесят два – не тот возраст, чтобы внезапно постареть. Полагаю, вам известно о весьма активных отношениях доктора с женщинами?
– Он этого особо не скрывал. Не в том смысле, что он гордился этим, просто не кривил душой.
Гото кивнул:
– Да, в этом смысле он был очень искренним человеком. Любил со мной поболтать. Поэтому я был в шоке от столь внезапных перемен. Что бы ни случалось, он перестал этим со мной делиться. Как будто держал в себе личную тайну. Конечно, я пытался расспросить, какие у него неприятности, что беспокоит? Однако сэнсэй только качал головой, а сердце оставлял на замке. И почти не разговаривал со мной – лишь продолжал изо дня в день худеть у меня прямо на глазах. Было понятно, что он недоедает. Но я не мог своевольно нарушить границы его частной жизни. При всем его общительном характере на личную территорию просто так он никого не впускал. Я долгое время был его секретарем, но переступил порог его дома лишь однажды: он отправил меня забрать какую-то важную забытую вещь. Двери туда были распахнуты разве что его близким подружкам. А мне оставалось лишь волноваться да строить догадки издали.
После этих слов Гото опять слегка вздохнул – будто, отчаявшись, махнул рукой на близких подружек сэнсэя.
– И что, он продолжал худеть?
– Да, впали глаза, лицо побелело, как бумага, сам еле передвигал ноги. Скальпель из рук вываливался – ну какие в таком состоянии операции? Благо, его ассистент оказался хорошим хирургом и заменил сэнсэя у стола. Но долго так длиться не могло. Я обзвонил пациентов и отменил все операции до единой. Клиника фактически оказалась на грани закрытия. Вскоре сэнсэй совершенно перестал там появляться. Как раз на исходе октября. Звоню ему на домашний – никто не подходит. Два дня не могли с ним связаться. У меня хранился ключ от его квартиры. На следующее утро я поехал туда и проник внутрь. Конечно, так поступать нельзя, но я переживал и потому не сдержался.
Когда я отпер зверь, внутри стоял жуткий запах. По всему полу валялись самые разные вещи. Тут же разбросана одежда: от костюма и галстука вплоть до нижнего белья. Выглядело так, будто в квартире не убирались несколько месяцев. Окна закрыты, воздух спертый. Смотрю – на кровати лежит неподвижно сэнсэй.
Секретарь, закрыв глаза, слегка закивал. Точно увидел ту картину заново.
– На первый взгляд показалось, что он умер. У меня прямо сердце замерло. Но как бы не так! Сэнсэй повернул исхудавшее бледное лицо, открыл глаза и посмотрел на меня. Иногда он моргал. Еле слышно, но дышал. Но так и оставался лежать неподвижно в постели, укрытый по шею. Я поздоровался с ним, но ответа не дождался. Его ссохшиеся губы были крепко сжаты, будто ему их зашили. Отросла щетина. Я первым делом открыл окно и проветрил помещение. Срочной помощи не требовалось – сэнсэй не испытывал боли, – и я решил первым делом прибраться, настолько вокруг все было запущено. Собрал вещи. Что можно было постирать, загрузил в стиральную машинку, что требовало химчистки, сложил в отдельный пакет. Спустил из ванной грязную воду и промыл стенки и пол. Судя по засохшему налету на кромке ванны, воду давно не меняли. Для чистюли-доктора это было немыслимо. Похоже, он отказался от услуг уборщицы. На всей мебели скопился толстый слой пыли. Но, на удивление, на кухне почти не было грязной посуды – мойка оставалась чистой. В общем, долгое время кухней практически не пользовались. Только валялись пустые бутылки из-под минералки. И никаких следов приема пищи. Я открыл холодильник, и оттуда затхло пахнуло протухшими продуктами. Тофу, овощи, фрукты, молоко, сэндвичи, ветчина – собрав это в большой пакет, я отнес все в мусорку на подземном этаже дома.
Секретарь взял в руки пустую чашку из-под эспрессо и разглядывал ее под разными углами, а затем поднял на меня взгляд и продолжил:
– На то, чтобы привести квартиру в прежний вид, ушло три с лишним часа. Все это время окна были распахнуты настежь, и неприятный затхлый запах постепенно выветрился. Но даже теперь сэнсэй продолжал молчать. Просто следил глазами, как я кручусь по хозяйству. Из-за худобы его глаза показались мне куда крупнее и ярче прежнего. Вот только в них не осталось ни толики эмоций. Эти глаза следили за мной, а по сути, ничего не видели. Как бы это объяснить? Они просто следовали за каким-либо объектом, подобно объективу автоматической камеры, настроенной так, чтобы держать в фокусе подвижные предметы. Я это или нет, чем я там занимаюсь, ему уже безразлично. И взгляд такой… печальный. Я до конца своих дней не забуду этот взгляд.
