– Все будет хорошо, – сказал он самому себе в зеркало перед тем, как выйти из дома.
И за пять минут до этого то же самое шепнул Наташке на ухо, когда полез к ней в кровать поцеловать перед уходом.
А она тоже тревоги добавила, обхватила неожиданно его за шею, прижалась щекой к щеке и прошептала:
– Славочка мой… Любимый… Ты ведь не оставишь меня никогда?
– Что ты, родная моя! Что ты!
Ну, чуть ведь слезы не просочились из сердца самого, до такой степени вдруг жалко ее сделалось. А казалось бы, с какой стати?! Все же идет так, как должно идти. А заныло все, застонало внутри.
– Все будет хорошо, Наташенька. Все будет хорошо…
Вышел из дома с тяжелым сердцем. Снова задался вопросом – почему? Радоваться бы, освобождение наконец наступило. Теперь он сможет жить так, как хочет, с кем хочет и сколько хочет. А теребит и теребит, теребит и теребит. Тут еще бабка какая-то масла в огонь подлила, прокаркав ему вслед что-то об Антихристе и скором ответе перед Создателем. В другое бы время и внимания на нее не обратил, а тут обострилось все, каждый нерв стонал натянутой струной.
Лозовский шел по набережной к стоянке машин и морщился, будто от зубной боли.
Что же так противно на душе-то? Что же там так болезненно ворочается и тянет, тянет? Погода еще дурацкая, середина сентября только, а уже ноябрьской промозглостью смердит. Ветер мечется, того гляди с крыши их домика незакрепленный лист шифера сорвет. Так и не успел закрепить его в выходные, стемнело быстро. Оставил все до следующих выходных, понадеявшись на бабье лето, а оно вон как подвело. Быстренько скомкало, собрало в клубок по полям паутину и припрятало до следующего года под каким-нибудь кряжистым дубом. Пробило застарелой ржавчиной золото листвы, пошвыряло все безалаберно под ноги. Река за парапетом горбатилась гигантской стиральной доской, облизывая сизыми волнами бока катера спасателей.
Лозовский отвернулся, поежился и полез в карман за ключами от машины. Но не успел достать, пожарной сиреной взвыл телефон.
Началось!
Звонила секретарша Марианны. На ее номере им был забит этот рингтон. Сейчас начнет сипеть и захлебываться в трубку, что Марианна Степановна гневается, что давно его ждет, что он должен был…
– Да, – недовольно отозвался Лозовский. – Ксения, ты?
– Я! – выдохнула та и вдруг непривычно обратилась к нему на ты: – Ярослав, ты где?
– На набережной, машину забираю, а что?
– Скоро будешь, так?
– Ну, да. А в чем, собственно, дело?
– На твоем месте я бы не торопилась, Ярик.
Ее и без того невыразительный голос как-то моментально потух, лишившись всех звуковых оттенков. И Лозовский тут же представил себе простушку Ксюшу, съежившуюся в секретарском кресле до размеров божьей коровки. Она частенько так сжималась, когда Марианна ее за что-нибудь разносила.
Что сейчас могло случиться?
– Почему? – вздохнул он, тут же поняв, что Марианна, видимо, рвет и мечет.
– Потому что! Ты что, дурак совсем, да?! – и она неожиданно расплакалась в трубку. – Если говорю не торопиться, значит, не торопись!
– Да что случилось-то, Ксюша? Она что там, всех без разбору увольняет?
А она могла! Еще как могла после вчерашнего-то.
– Она не может никого уволить сегодня, Ярик, – чуть успокоившись, пояснила Ксюша.
– Почему?
Он не понял или не захотел понять, черт его знает, сразу вспомнив о гадкой суетливости своей утрешней, сразу не понравившейся ему, показавшейся предвестником чего-то дурного.
– Потому что Марианна Степановна пропала! – уже совершенно твердым секретарским поставленным голосом ответила Ксюша.
– На работу, что ли, не вышла?
– Не валяй дурака, Ярик! Тебе ли не знать, что она никогда не прогуливала, – приструнила его Ксюша. – Марианна Степановна пропала, понимаешь! Отовсюду пропала! Ее нигде нет! А в ее кабинете там… там все в крови, Ярик! И дверца сейфа в крови, и ящик, выдвинутый из стола, тоже. Господи, что теперь будет?!
Глава 6
– Ну, ладно тебе, Свет! Ну ладно тебе! Ну, Света!
Его руки, которые она отпихивала, настырно лезли под ее толстый махровый халат. Голубой такой, мохнатый в крупных белых облаках. Света уже умылась, уже позавтракала и зашла в комнату, чтобы переодеться. Потом, соблазнившись собственной подушкой, взяла и упала со стоном снова в кровать. Андрей тут уж проснулся окончательно. Повернулся к ней лицом, подполз поближе, взмахнул одеялом, пряча под ним жену, и тут же начал приставать.
– Андрюша, прекрати, – со смешком отпихивала его она. – Уже поздно, я опоздаю.
– Ну, Свет, ну чего ты?
Ну не халат, а божье наказание просто какое-то! Как в той загадке: сто одежек, и все без застежек. Вроде сквозь один слой он пробрался, а на пути его ищущих рук снова тканевая перегородка.
– Запеленали тебя, что ли! – разозлился Андрей, когда жена все же со смехом улизнула из кровати. – Вот так всегда, елки-палки! Ни ночью… Ни утром…
– Кто же виноват, что ты домой являешься за полночь? – возмутилась Светлана, вдевая руки в рукава тонкой кофточки в полоску.
– Работа, – тут же покаялся он, притушив собственное раздражение, и с хрустом потянулся. – Когда же выходные-то?!
– У меня уже завтра. – Светка поддразнила его, показав язык. – А у тебя когда, Дмитриев, не знаю.
– И у меня завтра по графику, – неуверенно проговорил Андрей, выбираясь из-под одеяла и поеживаясь. – Холодно дома как!
– Так и на улице не май. – Она встряхнула волосами, вытаскивая их из-под воротника кофточки, подошла к мужу, подставила щеку и блаженно улыбнулась. – Господи, как же я тебя люблю, Дмитриев! Поцелуй жену немедленно, и она поплюхает на работу. Ну!..
Поцелуй затянулся и снова чуть не закончился на простынях. Хорошо, Светлана уже успела юбку надеть и измять ее была не готова, а то они оба непременно опоздали бы. И она в свой статистический центр, который непонятно чему вел подсчет, и он на свою службу, которая и опасна и трудна была, и не очень хорошо оплачиваема, но оттого не менее любима.
Пару недель назад один из их отдела увольнялся и проводы устроил в квартире тещи, которую год как схоронил. Хорошо посидели, выпивали, закусывали, пели даже под гитару. Будто не насовсем Павла провожали, а на отдых куда-то или в командировку длительную. Всем было хорошо и не напряжно, пока Пашка неприятную тему в разговоре не поднял.
– Вот смотрю я на вас, мужики, и не понимаю… – Он недоуменно обвел взглядом собравшихся. – Вы как будто сочувствуете мне, что ли?
– Не то чтобы сочувствуем, Паш, – начал отвечать за всех Дмитриев, потому что привык ораторствовать. – Но и радоваться особенно нечему. Ну вот встанешь ты в дверях банка, и что?
