Не найдя диска, Лозовский снова решил поехать к Алле. Он понял, с опозданием, конечно, но понял, что она соврала ему. Не стала бы она держать такой убийственный материал против себя в кабинете матери. Наверняка диск у нее дома.
Алла ждала его приезда. Она все так же, не раздеваясь, блуждала по квартире, мурлыча себе под нос отвратительные садистские стишки, и время от времени заходилась истеричным смехом.
– Ищи, ищи, дурачок! Все равно не найдешь ничего! – хохотала она, когда Лозовский потрошил ящики ее шкафов, вываливая все прямо на пол.
Потом, когда необшаренной осталась одна лишь ее кровать, Лозовского осенило.
– А ну встань! – приказал он ей, нависая над кроватью, куда Алла завалилась прямо в куртке и сапогах. – Встань, говорю, дрянь!
Алла не подчинилась, поддразнивая его. И тогда Лозовский стащил ее с кровати, ухватив за сапоги.
– Вот откуда взялись на ее сапогах отпечатки ваших пальцев, – удовлетворенно кивнул Дмитриев.
– А что мне было делать?! Она же издевалась надо мной! Да она над всеми издевалась, никого не щадила, даже мать, хотя та сильно ее любила, – выпалил Лозовский и добавил с горечью: – Она все портила, к чему прикасалась. Все!..
Диск он нашел. Тот был прикреплен скотчем к внутренней стороне матраса. Лозовский вытащил его из коробки, просмотрел. За глаза хватило первых кадров, чтобы убедиться – это именно то, что он искал.
– И я ушел!
– Ссоры между вами не было?
– Нет. Мне не было нужды ссориться с ней. Она тоже молчала, хотя и орала поначалу, когда я тащил ее с кровати. Потом затихла.
– Она сделала себе инъекцию при вас?
Нет, этого не было. Этого никогда не было при нем. Он мог догадываться, мог строить предположения, натыкаясь порой на крохотные отметины на тыльной стороне ее локтя, но никогда не видел, как она колется, и потому уверен в том, что она употребляет наркотики, не был.
– Марианна тоже не знала.
– Вы уверены?
– Абсолютно! Иначе Алла тут же была бы помещена в клинику. Она бы ей не простила такого позора. Она вообще очень ревностно относилась ко всему, что подразумевало под собой понятие «подрыв репутации», – вспоминал окончательно разговорившийся Лозовский. – Даже свидания со мной скрывать пыталась, хотя все об этом знали.
– Может, она чьего-то гнева побаивалась? – осторожно намекнул Дмитриев.
– Нет, она никого не боялась. Она для этого была слишком независимой. Но вот не любила, чтобы за ее спиной злословили. Опять же дочери стеснялась. Считала, что та не простит матери романа с мужчиной много младше ее. Который с ее дочерью, по сути, почти ровесник.
– А дочь тем временем соблазняла маминого любовника, тайно ненавидела собственную мать и продолжала тянуть из нее деньги, – подытожил Андрей. – Как считаете, на что ей нужна была такая крупная сумма? Она ведь была у матери в четверг накануне своей смерти и просила у нее баснословные деньги. Как думаете, на что?
Лозовский думал минуту, не больше.
– Да ни на что! Наверняка чтобы просто позлить Марианну. Она могла такое выкинуть! Не могло у нее быть ни долгов, поскольку она не играла, ни планов никаких. Она совершенно пустым человеком была.
– И тем не менее ей удалось соблазнить вас, – покачал головой Дмитриев.
– Да, удалось, – покаялся Ярослав, машинально снова потрогал поджившую ранку и проговорил: – Может, это с моей стороны было своего рода местью Марианне, на знаю.
– За что же, господи, ей было мстить?
– За что? – Лозовский невесело ухмыльнулся. – За волю ее, за несгибаемость, за то, что понять ее было трудно. Почти невозможно ее было понять… Как я ни старался… Напакостив ей таким вот образом, пускай и тайно, где-то в подсознании я, видимо, считал, что одержал над ней победу. Первый раз за столько времени. Идиот!..
– Она никогда не простила бы вам этого, вы понимаете?
– Да, никогда, – кивнул Ярослав, поражаясь тому, как тонко способен чувствовать сидящий напротив парень в погонах.
Никто не обязывал его копаться в чувствах Лозовского. Он был призван лишь сухо излагать на бумаге факты, подтверждающие или опровергающие вину подозреваемого. А он, может, и не сопереживает, но понять старается.
– Итак, когда вы уходили от Аллы Волиной в начале двенадцатого ночи, – поставил точку в допросе Дмитриев и откинулся на спинку стула, – она была еще жива.
– Живее всех живых, – подтвердил Лозовский. – И умирать вовсе не собиралась.
– Это вы к чему?
– Это я к тому, что ни о каком самоубийстве и речи быть не могло. Она мне даже платье показала, в котором на субботнюю вечеринку собралась. Убивать она себя не стала бы. Так что… Либо она сама ошиблась в дозировке, либо ее убили.
– Вы так запросто говорите об этом, – недовольно поморщился Дмитриев. – Шприц найден в мусорном ведре, на нем ничьих отпечатков, кроме ее, нет.
– Тем более странно, – воскликнул, вставая, Лозовский. – Если бы она сама укололась, разве потащила бы шприц в мусорку?
– А что, нет?
– Ей раздеться лень было. Да… И она ведь в куртке была. Это что же получается: она разделась, укололась, потом снова оделась, отнесла шприц в помойное ведро. Не похоже… Не похоже это на нее.
– Вы настаиваете? – потер ноющий затылок Дмитриев.
Он так устал от допроса, так устал ждать вестей от Давыдова, который должен был позвонить уже час назад. Так хотел домой к Светке и поужинать уже хотел, а тут все новые и новые повороты в их разговоре.
Зачем этому парню будить в нем подозрения в отношении Аллы Волиной, погибшей, по его мнению, насильственной смертью, которая признана экспертами несчастным случаем? Хитрит? Нарочно пытается отвлечь его от себя, чтобы все внимание перекинулось на кого-то еще?
Нелогично. Почему? Да потому что он первый и последний пока подозреваемый. Вот ведь! Он сам только что признался и признания свои подписал, что дважды побывал в ту ночь у нее дома, хотя консьержка в подъезде никого не видела и ничего не слышала. Проспала? Наверняка.
– Что вы будете теперь делать? – спросил у него Лозовский, уже стоя одной ногой на пороге.
– Мы? – Дмитриев уже выключал компьютер и тянулся к телефону, чтобы обзвонить всех: и Санчеса, и Светку. – То же, что и раньше. Мы станем искать Марианну Волину…
Глава 16
Дурацкий кожаный портфель все время попадался ей на глаза. Она шла из спальни в кухню через гостиную, а он в кресле вздувшимися боками топорщился. Она тут же хватала его и куда-нибудь перекладывала. Но проделывала все это так машинально, будто заведенная, что тут же забывала, куда убрала. И он снова самым невероятным образом попадался ей на глаза. Вот и сейчас она вышла на балкон с тазиком выстиранного белья, чтобы развесить, а портфель – на Сашкиной любимой табуретке.
