– То есть? – настороженно покосился Батенин на противного мужика.
– У меня есть свидетельские показания, что ты у нас являешься квартирным вором.
По спине у него будто гадюка под ремень поползла, так мерзко и страшно сделалось. И тут же болью стегануло под лопатки, под грудь. Кто же мог свидетельствовать, если об этом никто, никто не знает? Кто мог настучать на него? За что? Когда?
– А вот припрятал ты однажды в ненужном месте сворованный бумажничек, в котором документики чужие имелись. И потом еще раз, и еще. А человечек-то нашел их не единожды. И понял, покумекав, чем ты промышляешь. – Сомов удовлетворенно понаблюдал страх допрашиваемого и решил пойти чуть дальше, чтобы, как говорится, закрепить успех. – И тогда я прошелся по некоторым адресам недавно обворованных квартирок и просмотрел записи видеокамер, установленных в подъездах, и узнал ведь тебя, Левушка! Узнал!
Страх отпустил Батенина так же внезапно, как и сковал, опоясав грудь и спину огненным обручем.
Врет мент, или кто он там! Врет и на понт берет, как сказал бы сокамерник Льва. Ни единого раза Лев не вошел в подъезд, где хоть какой-то намек на видеокамеру имелся. И узнавал он об этом предварительно подробно. И сам не был простофилей, знал, как эта штуковина выглядит.
Нет и не могло быть никаких видеозаписей. Брешет волк позорный. А что человечек нашел бумажник с чужими документиками… Хм-м…
Ну, был прокол, был. Пару раз прятал трофеи в своем ларьке торговом. Тонька, видимо, находила и поняла по чужим паспортам и водительским удостоверениям, чем хозяин ее в свободное от предпринимательской деятельности время промышляет.
Так то разве свидетель? Так, пустышка! Документы он те уничтожил, как и бумажники. Слова торговки без улик никто к делу не пришьет.
Не выйдет у него ничего. Не выйдет, как бы он ни старался.
Сомов почувствовал перемену в Батенине молниеносно и понял, что дал маху. И что не так прост этот лоховатый с виду малый, будто бы случайно оказавшийся в квартире, где совершено было убийство.
– Что скажешь? – толкнул он его коленом в колено.
– А ничего не скажу, – нагло заявил Батенин и улыбнулся. – Рассказывайте кому хотите! Доказывайте. Только ничего у вас не получится. Ничего я не крал и чужих бумажников никогда в руках не держал.
– А что держал? Дамские сумки, портфели? – Сомов сердито засопел. – Что украл в той квартире, где убийство произошло? Ты ведь не просто так туда вернулся, да? Хотел бабе, что понравилась, вещицу ее вернуть, верно?
– Доказывайте!
Ох, и врезал бы сейчас Сомов наглецу промеж коленок носком ботинка, если бы слово Рашидову не дал.
Врет ведь! Сто процентов врет! Его продавец детьми клялась, что находила дважды в ларьке чужие портмоне с документами. А потом они девались куда-то. А куда им деваться, если сменщицы в ларьке не было. Она сама не брала. Значит, хозяин!
Только клятвы ее страшные в суде никто не станет слушать. Им улики подавай. И гад этот, сидящий напротив, неплохо об этом осведомлен, хотя и не судим и не привлекался. Умный, падла!
– А я не стану ничего доказывать, – сморщился, как от зубной боли, Сомов и снова закурил. – Я тебя просто сдам тому фрукту, у которого ты нужную вещь из-под носа увел, и все. И девчонка из-за этого пострадала. И в квартире твоей потом обыск из-за этого был. Сдам я тебя ему, как пить дать сдам!
Врет, нет? Лев насторожился и затих, размышляя. Аж голове сделалось больно от мыслей, что в ней теснились.
Мог он выйти на хозяина портфеля? Вряд ли. Хозяйка квартиры была женщина. Жила она там одна. Приходящий, тот, с которым Лев одновременно побывал в квартире, видимо, и искал портфель. Он мог и убить. Если он убил и этот мужик может спросить его о чем-то, значит, его взяли, получается? А почему тогда Лев сидит? Значит, не взяли. И значит, этот снова врет.
– Да сдавай, только не брал я ничего, – обнаглел он окончательно, отодвинув коленки подальше, заширял его этот, сил нет просто. – А в квартиру шел на свидание.
– К кому? – Сомов вдруг полез в карман куртки, достал оттуда что-то и спрятал за спину. – К кому шел?
– К женщине. К молодой красивой женщине.
– А как ее звали? – пристал, как репей, к нему Сомов и что-то теребил и теребил у себя за спиной.
– Я не знаю, как ее звали, – занервничал Лев, не рассказывать же было этому мужику про фотографию, по которой влюбился.
– Ну а как она выглядит, помнишь хоть, ухажер? – развеселился Сомов.
– Помню. – Голос его дрогнул, снова стало жаль погибшей девушки и мечты своей.
– И которая из этих?
И противный мужик выставил ему под нос две фотографии. На одной точно была она – его фея. Правда, в обнимку с каким-то мужиком, спрятавшим лицо за ее плечом. А на второй другая девушка, тоже красивая, но Батенину не понравилась. Не любил он таких ярких. Опасными они были, не волшебными.
– Вот эта, – ткнул он пальцем в фото своей тайной возлюбленной.
– Ух ты! – не удержавшись, ахнул Сомов и потряс вторым снимком. – А эту вот не узнаешь?!
– Я ее не знаю, чего мне ее узнавать? – воскликнул он.
– Как же ты ее не знаешь, если сидел подле ее ног и выл, как ненормальный?
– Когда?! – открыл Батенин рот, ничего не понимая и переводя взгляд с портрета одной девушки на портрет второй.
– Когда ее пристрелили, – улыбнулся Сомов гадко-гадко. – Ты сидел в кухне возле ног вот этой убитой девушки, не этой.
И он поочередно потряс у него перед носом снимками, демонстрируя ему, которую из них пристрелили.
– Как же так?! Не понимаю… – промямлил Лев и ткнул пальцем в портрет своей феи. – А она, значит, жива?!
– Надеемся, что жива пока. Как же ты не узнал-то, Левушка?!
– Так это…
Он не знал, что ему теперь делать: рыдать или смеяться. Убили не ту?! Убили другую?! Его фея жива?! Господи! Неужели подобное возможно?! Неужели все его страдания в этой вонючей, гадкой камере теперь окупились этой вот неожиданной новостью?! Неужели он все еще может быть счастлив?! Может надеяться…
– Так лица-то не было, – начал он оправдываться, трясущимися руками снова начав теребить воротник грязной сорочки, впивающийся в зудевшую кожу. – Выстрелили в лицо, все там разворочено было. Все в крови… Я испугался и не смотрел толком. Вижу, что девушка, молодая, и… мертвая. Решил, что она.
И он осторожно тронул фотографию своей феи, которая почему-то была с чужим мужиком в обнимку. Лица его, правда, не было видно, не поймешь – красавец, нет. Но руки вели себя по-свойски, обнимали там, где грешно чужим рукам было обнимать.
– А… А кто это рядом с ней? – дрогнувшим от ревности голосом спросил Лев.
– Это? Это ее муж.
