Держать Констанс рядом – все равно что найти в кровати с детьми гадюку. Попытка извлечь гадюку повышает риск для детей.
Поэтому я чуть не позволила Зомби сделать это. Искушение было очень велико. Но за миллисекунду до того, как пуля отправилась в ствол, я ударила его ладонью по локтю. А когда громыхнул выстрел, его пистолет уже был у меня в руке.
Он резко разворачивается, пальцы сжимаются в кулак, и тот летит мне в голову. Я его перехватываю.
Плечо Зомби дергается от отдачи, как будто он ударил в кирпичную стену. А потом у него отвисает челюсть и лезут на лоб глаза. Реакция настолько стандартная и предсказуемая, что ему почти удается. Он едва не вызывает у меня улыбку.
Едва.
– Рингер?
Я киваю:
– Сержант.
У Зомби подгибаются колени, он валится на меня, утыкается лицом в шею, и через его плечо я вижу, как улыбается Констанс. Я уже не понимаю, кто из нас кого поддерживает.
При помощи двенадцатой системы проникаю в Зомби. Облегчаю его боль, прогоняю страх и ярость, дарю надежду и покой.
– Все хорошо, – говорю я, глядя на Констанс. – Она со мной. Ты в безопасности, Зомби. Нам ничто не угрожает.
Моя первая ложь. И не последняя.
30
Зомби отстраняется от меня и оглядывает освещенные яркими звездами поля, дорогу за ними, черные голые деревья. Он хочет и не хочет задать вопрос. Я напрягаюсь и жду. Не жестоко ли заставлять его произнести это вслух?
– Чашка?
Я отрицательно качаю головой.
Зомби кивает и длинно выдыхает. То, что он меня нашел, – чудо, а когда случается чудо, начинаешь ждать следующего.
– Маленькая засранка, – бормочет Зомби и отводит взгляд. Поля, дорога, деревья. – Она улизнула от меня, Рингер. – Пристально смотрит в глаза. – Как?
Говорю первое, что приходит в голову.
– Кто-то из них. – Я киваю в сторону ямы. Ложь номер два. – Мы уворачивались от них всю зиму. – Третья ложь. Я будто спрыгнула со скалы – или столкнула Зомби. С каждой ложью он все больше отдаляется, и скорость падения увеличивается.
– Но не Чашка. – Зомби подходит к краю ямы и смотрит на разлагающиеся трупы. – Она там?
Тут в разговор непонятно зачем встревает Констанс:
– Нет, Бен. Мы достойно ее похоронили.
Зомби смотрит на нее. Злобно.
– Кто. Мать твою. Ты такая?
Улыбка становится шире.
– Меня зовут Констанс. Констанс Пирс. Прошу прощения. Я понимаю, что мы не знакомы, но у меня чувство, будто я тебя знаю. Ты в точности такой, как рассказывала Марика.
Зомби секунду смотрит на нее.
– Марика, – повторяет он.
– Это я, – говорю.
Теперь таращится на меня:
– Ты никогда не говорила, что тебя зовут Марика.
– Ты никогда не спрашивал.
– Никогда?..
Зомби безрадостно смеется и качает головой, а потом вдруг прыгает в яму. Я подбегаю к краю. Он сошел с ума? Стал Дороти? Смерть Чашки стала для него последней каплей? С чего бы еще он туда прыгнул? Но тут я вижу, как Зомби забирает свою винтовку, закидывает ее на плечо и гребет обратно. Мы хватаемся за руки, и я вытаскиваю его из ямы.
– Где другие? – спрашивает Зомби.
– Другие? – У этого слова много смыслов.
– Выжившие. В пещерах?
Качаю головой:
– Здесь нет выживших, Зомби.
– Только я и Марика, – бодро чирикает Констанс.
И почему она такая жизнерадостная?
Зомби не обращает на нее внимания.
– Дамбо подстрелили, – сообщает он мне. – Я оставил его в Эрбане. Идем отсюда.
Не оглядываясь, он устремляется к дороге.
Констанс глядит на меня:
– Ну разве он не милашка?
Я посылаю ее подальше.
31
Догоняю Зомби и шагаю с ним рядом. Констанс идет в нескольких ярдах позади, вне зоны слышимости для обычного человека. Только Констанс не обычный человек. Зомби движется сгорбившись, набычив голову, и стреляет по сторонам глазами. Дорога тянется по холмам, через поля, которые уже никогда не будут засеяны.
– Поступок Чашки был ее выбором, – подаю голос я. – Ты не виноват, Зомби.
Резко мотает головой, затем спрашивает:
– Почему вы не вернулись?
Делаю глубокий вдох перед очередной ложью:
– Слишком рискованно.
– Ага. Понятно. Как всегда, дело в риске. – Следом за этими словами: – Кекс погиб.
– Это невозможно.
Я ведь видела запись с камер наблюдения. Я пересчитала всех в конспиративном доме. Если Кекс погиб, то кого я за него приняла?
– Невозможно? Серьезно? Это почему же?
– Что случилось?
Зомби отмахивается от меня, как от мошки.
– После твоего ухода у нас возникли кое-какие неприятности. Длинная история. Нас обнаружил глушитель. Потом Кекс подорвал себя. – Зомби на секунду зажмуривается и снова открывает глаза. – Остаток зимы отсиживались в конспиративном доме глушителя. Осталось четыре дня. Поэтому мы с Бо и решили пойти за вами. – Он тяжело сглатывает. – Я решил.
– Четыре дня до чего?
Зомби коротко глядит на меня. Его улыбка пугает.
– До конца света.
32
Потом он рассказывает мне о том, что случилось в Эрбане, и спрашивает:
– Как тебе нравится? Впервые за всю войну кого-то убил, и это оказалась случайная старушка-кошатница.
– Разве что не была ни случайной, ни старушкой-кошатницей.
– В жизни не видел столько кошек.
– Старушки-кошатницы не едят своих кошек.
– Между прочим, удобный продовольственный ресурс. Хотя со временем кошки должны бы и поумнеть.
Сказано вполне в духе прежнего Зомби – того, которого я оставила в кишащем крысами отеле. Зомби в дурацкой желтой толстовке, который пытался со мной флиртовать. Голос остался тот же, а вот внешне он изменился: в измученных бессонницей глазах поселилась тревога, уголки рта опустились, щеки измазаны засохшей кровью.
Зомби оглядывается, потом опускает голову и чуть понижает голос:
– Расскажи о ней.
– Типичная история, – начинаю я. Вот вам ложь номер пять. – Пересидела чуму в Эрбане. После того как все родные умерли, пошла на север, в пещеры. По ее прикидкам, к первому снегу там пряталось больше двухсот человек. А потом заявился этот священник, – продолжаю я и добавляю маленькую симпатичную деталь. Без таких мелочей не обходится ни одна хорошая история. – К Рождеству подтянулся. Поначалу все шло нормально. Ну, пропала пара человек среди ночи, и что? Может, они запаниковали и решили уйти. А в один прекрасный день народ проснулся и обнаружил, что нет половины. И знаешь, что началось потом, Зомби? Паранойя. Люди принялись делиться на группы, фракции, союзы. Наш базовый племенной инстинкт. Обвинили одного. Обвинили второго. Они тыкали пальцами во всех и каждого, а посреди всего этого – священник-миротворец.
