– Думаешь, я не готов умереть? – спрашивает он, пока я веду его к месту пилота.
– Я не думаю, я знаю.
Пристегиваю его к креслу. Через открытый люк вижу Салливан и Зомби. Она отчаянно старается держать себя в руках. Кэсси Салливан сентиментальна, инфантильна и невероятно зациклена на себе, но даже она понимает, что обратной дороги нет.
– Нет никакого плана, – шепчет Салливан Зомби; она не хочет, чтобы я слышала, да я и сама не хочу. Дар Воша – это еще и проклятие. – Ничто не предопределено.
– И не должно было быть, – говорит Зомби.
Нет никакого плана. Ничто не предопределено. И не должно было быть. Звучит, как катехизис или утверждение веры – или неверия.
Салливан встает на цыпочки и целует Зомби в щеку.
– Ты знаешь, что я сейчас скажу.
Зомби улыбается.
– С ним все будет хорошо, Кэсси. – Он крепко сжимает ее руку. – Ценой моей жизни.
– Нет, Пэриш, – жестко и быстро отвечает Салливан, – ценой смерти.
Она замечает меня и убирает руку.
Я киваю – пора, и поворачиваюсь к нашему одноглазому пилоту:
– Запускай птичку, Боб.
62
Земля удаляется. Зомби уменьшается и превращается в черную точку на сером фоне. Дорога, как секундная стрелка на циферблате земли, плывет вправо, отмечая время, которое ушло и уже никогда не вернется. Поворачиваем на север и начинаем набирать высоту. Ярче вспыхивают звезды, на сверкающем фоне галактики – зеленый фосфоресцирующий корабль-носитель. Его брюхо набито бомбами, которые сотрут с лица земли последние следы цивилизации. Сколько городов на земле? Пять тысяч? Десять? Я не знаю, а вот они знают. И меньше чем через три часа в абсолютной тишине вакуума плавно откроются двери грузового отсека и тысячи управляемых снарядов с боеголовками не больше буханки хлеба устремятся к своим целям. Один-единственный круг по орбите. Все, что мы создали за десять тысяч лет, будет уничтожено за день.
Города исчезнут. Дожди напоят выжженную, бесплодную землю. Реки вернутся в свои естественные русла. Леса, луга, болота, пастбища вернут себе все, что было вырублено, выкошено, выровнено и залито тоннами асфальта и бетона. Стремительно вырастет поголовье животного мира. С севера вернутся волки, равнины снова заполнят стада бизонов. Рай на земле, будто нас никогда и не было. И что-то древнее во мне, что-то спрятанное глубоко в генетической памяти радуется такому исходу.
«Спаситель. Значит, вот кто я такой?» – спрашивает меня Вош.
Салливан сидит напротив и внимательно наблюдает за мною. Она кажется крошечной в этой униформе с чужого плеча, как ребенок в карнавальном костюме. Странно, что в конце мы оказались вместе. Она меня сразу невзлюбила, а я просто сочла, что нет в ней ничего особенного. Я знала много таких девчонок. Застенчивая, но высокомерная; робкая, но порывистая; наивная, но серьезная; обидчивая, но дерзкая. Чувства для нее важнее реальности, особенно если реальность заключается в том, что ее миссия не имеет смысла.
Моя – безнадежна. Но обе по факту – самоубийство. И обе надо выполнить.
В наушниках трещит голос Боба:
– У нас гости.
– Сколько?
– Мм. Шесть.
– Я иду.
Отстегиваюсь. Салливан тоже встает. По пути к кабине хлопаю ее по плечу: все нормально, мы к этому готовы.
Занимаю место второго пилота. Боб показывает на свой монитор. Вертолеты приближаются.
– Какой приказ, босс? – почти без подначки спрашивает он. – Контакт или уклоняемся? Или хочешь, чтобы я посадил птичку?
– Держим курс. Они выйдут на связь…
– Подожди-ка. Они на связи. – Боб слушает. Теперь я их вижу, прямо по курсу, летят боевым строем. – Ладно, – говорит Боб и поворачивается ко мне. – Угадай с трех раз. Первые два не считаются.
– Приказывают идти на посадку.
– Теперь моя очередь. Твой приказ – набрать высоту. Угадал?
– Не отвечай. Держим курс.
– Ты же понимаешь, что они откроют огонь?
– Просто скажи, когда они окажутся в пределах попадания.
– А, так вот в чем план. Это мы откроем огонь. И собьем все шесть птичек.
– Моя ошибка, Боб. Я хотела сказать: когда мы окажемся в пределах попадания. Какая у нас скорость?
– Сто сорок узлов. А что?
– Удвой.
– Не могу. Максимальная – сто девяносто.
– Значит, доведи до максимума. Курс без изменений.
«А вот и мы. Прямо к вам в глотку».
Мы делаем рывок. Дрожь рябью пробегает по обшивке вертолета, в трюме воет ветер. Спустя две минуты Боб даже не усиленным глазом видит прямо по курсу ведущий вертолет.
– Снова приказывают идти на посадку, – орет он. – В пределах попадания через тридцать секунд!
Между нами появляется голова Салливан.
– Что происходит? – Она видит, что́ к нам приближается, и у нее отвисает челюсть.
– Двадцать! – кричит Боб.
– Что – двадцать? – не понимает она.
Они сбавят скорость. Я уверена. Сбавят скорость или разобьют строй, чтобы дать нам пройти. И сбивать нас не будут. Потому что это рискованно.
«Риск – главное», – сказал мне Вош.
Сейчас он уже знает, что ударная команда уничтожена, и знает о посланном за ними вертолете. Констанс не могла этого сделать, а Уокер в плену. Остается только один человек, который сумел бы с этим справиться: его творение.
– Десять секунд!
Я закрываю глаза. Хаб, мой верный товарищ, отключает меня от внешнего мира, и я оказываюсь в пространстве, лишенном звука и света.
«Я иду за тобой, сукин ты сын. Ты хотел создать бесчеловечного человека, и ты его получишь».
IV
День последний
63
Эван Уокер
Его бросили в пустую и очень холодную комнату и сняли мешок с головы. Свет был таким ослепительным, что он инстинктивно прикрылся ладонью.
Один охранник приказал раздеться и сдать всю одежду. Эван разделся до трусов. «Нет, и это тоже». Эван снял трусы и ногой подбросил их к двери. Там стояли два молодца в камуфляже. Тот, что был помоложе, хихикнул.
Охранники вышли из комнаты. Дверь с лязгом закрылась. Холод, тишина и свет – все было на пике. Эван заметил посреди кафельного пола решетку слива. Он поднял голову, и, словно по сигналу, из форсунок в потолке вырвались струи воды.
Эван отскочил к стене и закрыл голову руками. Холод проникал сквозь кожу в мышцы и пронизывал до мозга костей. Эван опустился на пол, положил голову на колени и обхватил себя руками.
