– Еще не вернулись?
– Нет.
Мельком глянул на меня и улыбнулся:
– Они вернутся.
Уокер первым увидел, как они волокут к мосту красную тележку с зеленой поклажей. Он улыбнулся:
– Похоже, они нашли, что искали.
Потом он закинул винтовку на плечо и вернулся в дом.
С порывом ветра я почувствовала запах пороха. Когда Бен шел по тропинке к дому и улыбался от уха до уха, как первобытный человек, который притащил в пещеру добычу, мне очень хотелось треснуть его по затылку.
«Неоправданный риск ради идиотского искусственного дерева».
Я встала. Он же, как только увидел мое лицо, сразу остановился. Сэм не рискнул выйти вперед.
– Что? – спросил Бен.
– Кто стрелял и почему?
– Ты услышала выстрелы или почуяла запах пороха? – с усталым видом поинтересовался Бен. – Знаешь, я порой реально ненавижу эту двенадцатую систему.
– Не увиливай, Пэриш.
– Обожаю, когда ты меня так называешь. Я уже говорил тебе об этом? Это так сексуально. – Тут он меня поцеловал. – Стреляли не мы. Остальное – долгая история. Идем в дом. Здесь холодно.
– Здесь не холодно.
– Хорошо, здесь прохладно. Идем, Салливан. Будем готовиться к вечеринке!
Я пошла за ними. Меган оторвалась от своих кукол и радостно завизжала. Это искусственное дерево и вправду пробирает. Уокер вышел из кухни и помог установить елку. Я стояла у двери, качала на бедре малышку, а она не переставала хныкать. Бен наконец обратил на нее внимание, забросил елку и взял крошку на руки.
– Что такое, малышка-поденка? А? Что с тобой такое?
Малышка двинула кулачком Бену в нос, и он рассмеялся. Он всегда смеялся, когда она его колотила или делала что-нибудь такое, что совсем не радует. Например, она каждую секунду просилась на ручки. С момента своего рождения, когда он взял ее крохотный пальчик, она стала его полновластной хозяйкой.
Эван стоял в другом конце комнаты. Его передернуло, когда он услышал то, что сказал Бен.
«Поденка».
Это слово проникает ему в сердце. Для него оно уже никогда не будет просто словом. Порой я задавалась вопросом: может, нам стоило оставить его в Канаде? Возвращать ему память было жестоко. А для него это было настоящей пыткой. Но выбирать было не из чего. Либо убить его, либо опустошить и оставить только оболочку, в которой нет места для воспоминаний о ней. Оба варианта совершенно безболезненные. Но мы выбрали боль.
Боль необходима. Боль это жизнь. Без боли нет радости. Этому меня научила Кэсси Салливан.
А она все хныкала и хныкала. Даже Бен со своим всепобеждающим обаянием Пэриша не мог ее успокоить.
– Что с ней такое? – спросил он, как будто я могла знать ответ.
Но я все равно сказала:
– Ты ушел. Нарушил ее режим. Она этого не любит.
Как же она похожа на свою тезку. Плачет, дерется, требует чего-то, что ей до смерти необходимо. Может, представление о реинкарнации не такое уж глупое? Беспокойная, вечно неудовлетворенная, чуть что – сразу злится, упрямая и дьявольски любопытная. Это все – Кэсси. Она давно назвала себя – человечество.
Сэм убежал по коридору в свою комнату. Я решила, что ему надоело слушать ее плач. Но я ошиблась. Он вернулся. Встал рядом.
– Хотел подождать до завтра, но… – Он пожал плечами и показал то, что все это время прятал за спиной.
Этот мишка немало повидал на своем веку. Он потерял ухо, облез, перепачкался, весь штопан-перештопан, Франкенштейн рядом с ним отдыхает. Где он только не был, и все равно он с нами. Он с нами.
Бен взял у Сэма мишку и продемонстрировал Кэсси мишкин танец. Похлопал короткими лапками. Повертел туда-сюда ножками – одна короче другой. Малышка поревела еще минуты две, все не хотела успокаиваться, но потом весь негатив утек, как в песок, и она протянула ручки к игрушке.
«Дай, дай, дай».
– Ну надо же, – сказал Бен и посмотрел на меня.
Его улыбка была настолько искренней! В ней не было расчета, не было никакой суетности, было только одно единственное желание. И я не сдержалась, да я и не хотела больше сдерживаться.
Я улыбнулась.
Эван Уокер
Каждую ночь, от заката до рассвета, он караулил на веранде с видом на реку. Каждые полчаса он обходил дом, потом возвращался и сидел там же, пока все спали. Сам он спал мало, час или два днем. Просыпался всегда в панике, как вынырнувший утопающий.
Если ему и снились сны, то он их не помнил.
Один, в темноте, пока все спят, в это время он чувствовал себя спокойнее, чем в любое время суток. Он предполагал, что это передалось ему по наследству от отца и от деда, от фермеров, которые охраняли свою землю и оберегали свой скот. Кормильцы и защитники. Это должен был унаследовать Эван Уокер. Но вместо этого он стал охотником. Убийцей, который выслеживает жертву. Он – бесшумный охотник. Его жертва – человек. Сколько же он убил, прежде чем наткнулся на нее в тот осенний день? Ему даже не вспомнить. Его использовали, но он не думает, что это освобождает его от наказания. Он такая же жертва, как и те, кого он убивал, но ему нет оправдания. Он убивал, и всегда убивал издали. Всегда издали.
Прощение приходит не через наивность или неведение. Оно приходит через любовь.
На рассвете он ушел с веранды в свою комнату. Пора уходить. Он и так здесь задержался дольше, чем следовало. Уокер запихал в вещмешок запасную куртку – ту самую, для игры в боулинг из дома Грейс, которую так ненавидела Кэсси, и тут в дверях появился заспанный, небритый Бен.
– Уходишь.
– Ухожу.
– Марика говорила, что уйдешь, а я ей не поверил.
– Почему?
Бен пожал плечами:
– Она не всегда бывает права, но случается, что на половину половины процента неправа. – Он протер глаза и улыбнулся. – Еще она сказала, что ты не вернешься. Никогда. В этом она тоже права?
– Да.
– Хорошо. – Бен отвернулся и неспешно почесал плечо. – И куда ты подашься?
– Буду искать свет во мраке, – ответил Эван.
– Свет, – повторил за ним Бен. – В буквальном смысле или?..
– Я говорю о базах. Военные комплексы. Ближайшая примерно в сотне миль отсюда. С нее и начну.
– И что собираешься делать?
– То, что умею.
– Будешь взрывать все военные базы в Северной Америке?
– И в Южной тоже. Если хватит отпущенного времени.
– Амбициозная цель.
– Вряд ли я буду добиваться ее один.
Бен не сразу понял, что имел в виду Эван.
