— Я освобожу тебя, — сказал он.
— Лучше не шути. — Мальчик подозрительно прищурился.
— Это не шутка.
Мальчик отпустил его и отошел от кровати.
Генрих смотрел, как он присел на корточки у стены, положив одну руку на парусину, без сомнения, готовый вскочить, если Генрих сделает резкое движение. Медленно, чтобы не напугать его, Генрих поднялся и встал с кровати.
— Они придут за мной. — Мальчик был явно встревожен.
— Кто придет?
— Мои хозяева. Они всегда находят меня, когда я убегаю. Они найдут меня и… — Генрих увидел ужас, исказивший лицо мальчика, словно он переживал то, через что они заставят его пройти, — Я должен убить тебя, — объявил он, вставая, и, снова достав кинжал, двинулся к Генриху. — Если я этого не сделаю, они придут за мной.
— Я смогу защитить тебя от них. — Генрих схватил мальчика за руку, прежде чем тот успел вонзить кинжал ему в грудь.
— Меня никто не защищает. У меня есть только я сам. Пока они боролись, кто-то откинул полог палатки.
— Ваше величество, мы обнаружили… — Стражник замолк на полуслове, увидев их борьбу, а потом закричал, зовя на помощь.
Когда стражники ворвались в палатку, мальчик выпустил кинжал, а Генрих с трепетом наблюдал, как изможденный ребенок сражается, словно загнанный в угол лев. Если бы в этом истощенном голодом теле была сила, он легко одолел бы охрану из двенадцати человек, но при нынешнем его состоянии стражники грубо бросили его на пол. Даже тогда он сопротивлялся так яростно, что понадобились пять стражников, чтобы удержать его там.
— Отпустите его.
Все двенадцать охранников посмотрели на Генриха так, словно он сошел с ума.
— Ваше величество… — неуверенно переспросил капитан.
— Делайте, как сказано.
Только после того, как мальчика отпустили, Генрих обнаружил, что во время схватки ему сломали руку, а еще у него был рассечен лоб и из носа шла кровь. Тем не менее, поднимаясь, он не издал ни звука. Он просто прижал к боку сломанную руку и настороженно смотрел на стражников, как будто ожидал от них самого худшего.
Мальчик храбро и дерзко стоял перед всеми ними, он ни о чем не просил и не умолял их, и это многое сказало Генриху о тех ужасах, которые, должно быть, он пережил.
Капитан королевской стражи, выступив вперед, обратился к Генриху, все еще не спуская с мальчика внимательного взгляда:
— Сир, мы заметили двух сарацин у границы лагеря. Уверен, это один из них.
— Мы тоже так думаем, — сказал Генрих. — Мальчик, как твое имя?
— Мои хозяева зовут меня Курт, — едва слышным голосом ответил мальчик, упершись взглядом в пол.
Генрих нахмурился, услышав иностранное слово, которое он выучил за первые несколько недель пребывания в этих землях, — его употребляли для обозначения как недотепы, так и червяка.
— Как твое настоящее имя?
— Когда я служил графу Рейвенсвуду, меня звали Син. При имени графа у Генриха перехватило дыхание, потому что он понял, кто этот ребенок.
— Ты сын Макаллистера?
— Я никому не сын. — В глаза мальчика снова вернулась пустота.
Безусловно. Когда Генрих предложил вернуть этого мальчика домой в Шотландию к его отцу, старый глава рода сказал то же самое. Из шотландских мальчиков Син был единственным, кого отец отказался принять. Не зная, как решить это дело, и не имея времени заниматься им, Генрих тогда оставил мальчика на попечение Гарольда Рейвенсвуда.
Очевидно, это было ошибкой.
Генрих не часто чувствовал за собой вину, но сейчас он ее почувствовал. Она сжала его сердце незнакомой болью и обожгла, душу. Этот несчастный, никому не нужный мальчик был его подданным, и он, король, обрек его на судьбу, какой не заслуживал ни один ребенок.
— Приведите хирурга, — приказал Генрих капитану. — И принесите еду и вино для мальчика.
При этом распоряжении Син недоуменно вскинул голову. Он почти был уверен, что король повесит его, а сначала выпорет, считая, что он только того и заслуживает.
— Не смотри так удивленно, мальчик, — сказал Генрих. — Настанет утро, и мы отправим тебя домой.
Домой. Это слово было призрачной, эфемерной мечтой, преследовавшей Сина всю жизнь. Это было то, о чем он всегда мечтал — о доме, где ему были бы рады, о людях, которые приняли бы его.
Отец вышвырнул его из Шотландии, где Син никому не был нужен, и сарацины пинали его и плевали на него в Утремере. Но, быть может, на этот раз, когда он вернется в Англию, он будет там нужен людям.
Быть может, на этот раз он, наконец, найдет дом, о котором мечтал.
Да, в Англии он обретет покой.
Глава 1
Лондон
Пятнадцать лет спустя
— Я скорее кастрирую себя. Напившись. Тупым ножом. — Син говорил медленно, выразительно подчеркивая каждое слово.
Король Генрих II стоял на расстоянии нескольких шагов от него без охраны — телохранителя или кого-либо из придворных. Они были одни в тронном зале, но, несомненно, любой другой человек склонился бы перед монархом. Однако Син никогда в своей жизни не кланялся, и Генрих вовсе не ожидал сейчас от него такого жеста.
— Я мог бы потребовать этого от тебя. — Лицо Генриха окаменело.
— Тогда почему не делаете этого? — спросил Син, самоуверенно приподняв бровь.
Генрих улыбнулся, напряженность в его теле ослабла, и он подошел ближе к Сину.
Их дружба была выкована много лет назад в темноте ночи на остром лезвии, крепко прижатом к горлу Генриха. Син сохранил жизнь королю, и с того дня Генрих высоко ценил единственного человека, который никогда не испытывал благоговения ни перед его могуществом, ни перед властью.
Син не чувствовал себя обязанным ни одному человеку, будь то король, священник, султан или нищий. И не было ничего в жизни, перед чем он преклонялся бы. Ничто в жизни не властвовало над ним и не трогало его. Он был абсолютно одинок и предпочитал такой образ жизни любому другому.
— Я не получил бы этот трон, если бы был глупцом, Син. Я точно знаю, что именно сделал бы ты, если бы я приказал тебе. Ты повернулся бы ко мне спиной и пошел бы прямо к двери. — Генрих казался искренним. — Ей-богу, ты единственный из живых людей, кого я никогда не хотел бы видеть своим врагом. Вот поэтому я прошу тебя как друг.
— Будьте вы прокляты.
— Если меня проклинают, — засмеялся Генрих, — то, безусловно, за более серьезные дела, чем это. — Усмешка сбежала с лица Генриха, и теперь он смотрел прямо в глаза Сину. — Итак, как друг я снова спрашиваю тебя: ты женишься на шотландке?
Не отвечая, Син так крепко стиснул зубы, что почувствовал, как от гнева нервный тик подергивает его щеку.
