— Кто новый предводитель Макнили? — с интересом спросил Генрих.
— Им еще предстоит выбрать его, но могу вас заверить, что новому предводителю не нужно будет от вас ничего, кроме мира.
— А Рейдер? — Генрих подозрительно прищурился. — Он тоже был убит прошлой ночью?
Син стоял, ничего не отвечая.
«Солги, черт побери, солги».
Если он скажет Генриху, что Рейдер мертв, дело будет прекращено немедленно, но Син никогда прежде не лгал Генриху.
«Ты навсегда получишь ее, и никто ничего не узнает».
Но жизнь будет построена на лжи.
Какое будущее их ждет, если он будет знать, что обманул того единственного человека, который дал ему свободу?
Нет, Син не мог так поступить и не хотел. Все, что когда-либо было у него в этом мире, — это его честь, и никто не отберет ее у него.
— С Рейдером покончено, — просто ответил Син.
— Он мертв?
Син медленно покачал головой.
— Тогда он нужен нам — сейчас же.
Син зажмурился, услышав слова, которые, как он знал, Генрих непременно скажет, а потом без страха и угрызений совести посмотрел в лицо своему королю и твердо произнес:
— Тогда вам придется переступить через меня.
— Вы сошли с ума? — Генрих с усмешкой посмотрел на него.
— Нет, сир. И я говорю серьезно.
— И вы умрете вместо него? — Генрих, не веря услышанному, раскрыл рот.
— Если потребуется.
— Но если он будет нападать и после вашей смерти, то окажется, что вы напрасно пожертвовали собой.
— Он больше не будет устраивать нападения. Я это знаю.
Лицо Генриха потемнело от гнева; это выражение было слишком хорошо знакомо Сину, и, призвав на помощь их прежнюю дружбу, Син обратился к королю:
— Я подпишу полное признание в государственной измене, заявив, что был тем, кто с самого начала устраивал нападения на вас. Мои враги при дворе с удовольствием в это поверят, а вы получите своего Рейдера для публичной казни. Единственное, что я прошу у вас, — это ваше слово чести, что, когда меня не будет, вы не станете мстить клану Макнили.
— А если я откажусь?
— Вы опозорите себя, и я все силы отдам, чтобы сражаться против вас.
По глазам Генриха было понятно, как он отнесся к этим словам, Оба мужчины знали, что никто не сравнится в борьбе с Сином — даже Генрих.
— Ну что ж, тогда мы объявим вас Рейдером.
— Вы даете мне слово, Генрих? Вы оставите в покое Макнили?
— Да, мой старый друг. Я даю вам слово, что, до тех пор пока они будут удерживаться от дальнейших нападений на мой народ, я оставлю их в покое.
Син кивнул. Генриха, вероятно, можно было считать каким угодно человеком, но он, несомненно, был человеком чести.
— Охрана, взять его, — приказал Генрих.
Син без сопротивления позволил связать себе руки и увести себя. Единственное, о чем он сожалел, так это о том, что не посмел обернуться и посмотреть на жену. Он боялся, что, поступив так, не сможет вынести то, что его ожидало. Он любил ее сильнее всего на этом свете.
Но в своем затравленном сердце он знал: случилось то, чему суждено было случиться.
Калли пришла в ужас, увидев, как королевская стража схватила ее мужа и связала ему руки за спиной.
— Что они делают?
— Они забирают Сина, — прошептал Саймон.
— Что это означает? — Ее пронзил страх.
Саймон отвернулся, чтобы не встречаться с ней взглядом, но она заметила, с каким страхом и болью он смотрел, как стражники усаживают Сина на лошадь, пока король снова занимает место в седле.
— Это означает, что он отказался назвать Генриху имя Дермота.
— Нет, — прошептала Калли с дрожью в сердце. — Почему он решил так поступить?
— Понятия не имею.
— Потому что он благородный идиот, — буркнул Лахлан. — Он собирается умереть вместо вашего брата.
У Калли остановилось дыхание от этих обрушившихся на нее слов.
— Стойте! — крикнула она вниз англичанам, увидев, как Генрих пустил лошадь вперед.
— Что вы сказали? — Генрих выгнул дугой бровь.
— Почему вы забрали моего мужа?
— Он признал себя Рейдером и, следовательно, будет казнен за покушение на нашу жизнь.
Ответ Генриха разбил на куски сердце Калли.
Нет, это не может быть правдой; должно быть, это какой-то ночной кошмар. И все же Калли знала, что все происходит наяву.
— Син здесь ни при чем, и вы это прекрасно знаете. — Калли смотрела на короля Генриха.
— Он сказал, что это сделал он.
— Он лжет, чтобы защитить… — Фраза повисла в воздухе, Калли остановила себя, не успев выдать брата.
— Скажите нам, миледи, кого он защищает? — Чрезвычайно заинтересовавшись ее словами, Генрих наклонился вперед в седле, а потом сказал самое жестокое из всего, что можно было сказать: — Каледония, если в вашем сердце есть хотя бы немного любви к мужу, назовите имя, которое нам нужно, чтобы сохранить мужу жизнь.
Выпрямившись, она посмотрела туда, где Син сидел на лошади, прямой, с гордо и решительно расправленными плечами. Калли никогда не выдаст Дермота, но она и не собиралась допустить, чтобы Син страдал за преступление, которого не совершал.
— Я хочу, чтобы моего мужа освободили. Немедленно.
— Тогда предложите нам другого, кто умрет вместо него, — самодовольно ухмыльнулся Генрих.
— Что я могу сделать? — Сходя с ума, она посмотрела на Саймона, лицо которого стало совершенно белым.
— Ничего. Генриху нужен козел отпущения. И это либо ваш брат, либо ваш муж, миледи. Другого выбора нет.
Прорычав непотребное ругательство, Юан схватил Дермота и собрался сбросить его со стены, но Лахлан и Брейден бросились к брату и, вырвав Дермота у него из рук, стали между ними обоими.
— Нет! — рявкнул Юан, стараясь дотянуться до Дермота, который теперь съежился за спиной Брейдена. — Я не собираюсь смотреть, как Сина убьют из-за дурака, у которого ума не больше, чем у стручка гороха.
— Успокойся, Юан. — Лахлан оттащил брата назад. — Никто из нас не хочет видеть Сина мертвым.
Слезы потекли по щекам Калли, когда ока увидела, что король повернулся спиной к ее замку и приказал остальным уезжать.
О Господи, нет! Калли задыхалась от возмущения, глядя, как увозят ее мужа — увозят на смерть.
Всю свою жизнь Син жертвовал собой ради спасения других. У него отняли детство, юность, свободу, саму душу, а теперь лишат и жизни. За что?
