Морган осторожно придержал ее за локоть.
— Не забудьте, Серенити, о нашем недавнем разговоре. Матросы — народ грубый. А я, к несчастью, нарушил одну из десяти пиратских заповедей.
— Которую же?
— Никаких женщин на борту. Особа женского пола на корабле — это все равно что рожок с порохом, положенный у самого очага в камбузе.
Серенити задумчиво посмотрела на него, и тут только он сообразил, что невольно проговорился. Но быть может, она не заметила его оплошности?
— Значит, это не выдумки, — полувопросительно произнесла она, — что у пиратов есть свои правила, собственный кодекс чести?
— Нет, это правда, — кивнул он в надежде, что беда миновала.
— Но откуда вам это известно?
Ах, проклятие! Ее не проведешь. Слишком уж умна. И наблюдательна. Но Морган не собирался посвящать ее в свое прошлое.
— Я много чего знаю о морских традициях. Почти вся моя жизнь прошла на кораблях.
— Но сами-то вы не пират. — Она окинула его испытующим взглядом. — Или я ошибаюсь?
Морган не стал кривить душой.
— Это как посмотреть…
И, не желая продолжать разговор на столь щекотливую тему, он перешел на корму, чтобы приветствовать Джейка.
— Прекрасно, — прошептала Серенити. — Делайте что хотите, капитан Дрейк, пускайтесь на любые хитрости, но уж я вызнаю все ваши секреты. Все до единого, можете не сомневаться.
Она обвела глазами палубу, матросов, которые были заняты повседневными делами. Те украдкой поглядывали на нее и тотчас же возвращались к работе. Никто из них не был расположен к разговору.
«Итак, сначала определим, кто из членов экипажа наиболее перспективен», — сказала себе Серенити.
Она перешла на середину палубы. Белоснежные паруса надувал свежий ветер. Бриз немилосердно трепал ей волосы и игриво вскидывал подол платья, так что ей приходилось его придерживать.
Проследив взглядом за одним из молодых матросов, взбиравшимся на мачту с веревкой, обвязанной вокруг пояса, она отчего-то решила, что он с охотой вступил бы с ней в беседу, поведал бы ей о себе. Но… Не могла же она пуститься за ним вдогонку.
«Ладно, это отложим на потом».
Слева от нее трое дюжих молодцов сворачивали полотнища парусов, еще один усердно драил палубу. А справа высокий мускулистый негр проделывал что-то непонятное с толстым канатом и металлическим инструментом, который походил на гигантскую швейную иглу.
Вот на него-то, несмотря на зловещее выражение черного лица, она и решила сделать ставку. У этого великана наверняка найдется, что ей рассказать.
Сделав несколько шагов, она остановилась как раз напротив табурета, на котором он сидел, и изобразила на лице любезнейшую из улыбок.
— Доброе утро.
Он смерил ее недовольным взглядом и пробурчал:
— Я отправил на тот свет больше сотни человек. Половину из них — только за то, что они пожелали мне доброго утра.
Сердце ее упало.
«Беги, Серенити! Спасайся!»
«Нет», — приказала она себе. Настоящий писатель не испугается словесных угроз. Ради интересного материала он еще и не на такое пойдет.
Вдобавок, несмотря на внешнее недружелюбие чернокожего матроса и его свирепую речь, огромные глаза лучились добротой. Серенити даже показалось, она уловила в них юмор. И это придало ей бодрости.
Не осмелится же он напасть на нее при стольких свидетелях!
Сделав глубокий вдох, она со всей невозмутимостью, на какую была способна, спросила его:
— Вы так приветствуете всякого, кто подходит к вам здороваться?
Негр задумчиво оглядел ее с ног до головы и после некоторой паузы важно произнес:
— Вы маджана. А может, вас следует величать еще и ушакии. — Он добродушно усмехнулся.
У Серенити отлегло от сердца.
— А что такое «маджана»?
— На моем родном языке это означает «прекрасное дитя».
— А-а-а, ясно. — Она что-то быстро записала в блокноте. — Что это за язык?
— Кисуахили.
Серенити опустилась на колени у его табурета.
— Можете произнести по буквам?
Он исполнил ее просьбу. Сделав еще одну запись в блокноте, она протянула чернокожему ладонь:
— Меня зовут Серенити Джеймс.
Он легонько сжал ее пальцы огромной ручищей:
— А меня называйте Ушакии, что означает «смелый».
— Рада с вами познакомиться, мистер Ушакии.
— Пожалуйста, маджана, зовите меня просто Ушакии. — Теперь в голосе его звучали неподдельное расположение и симпатия.
Серенити несколько мгновений наблюдала за тем, как он с помощью странного инструмента делит веревку на волокна.
— Что это вы делаете?
— Я ее сначала должен расплести, а потом снова заплету, тогда она станет крепче.
— Вы только этим занимаетесь на корабле? Негр незлобиво усмехнулся:
— Нет, дел у меня здесь хватает. Но только это нынче самое что ни на есть важное. Того и гляди, грянет шторм и веревок понадобится немало. — Он с любопытством воззрился на ее блокнот, в котором она что-то торопливо записывала, и, в свою очередь, не удержался от вопроса: — А вы что делаете, маджана?
— А я собираю материал, чтобы написать повесть о капитане Дрейке и его команде.
Во взгляде его мелькнуло недоверие. С некоторым оттенком мужского превосходства.
— Это для газеты, которую издает мой отец, — поспешила добавить Серенити, чувствуя себя довольно неуютно.
Разумеется, в том, что она работала в газете отца, не было ничего зазорного. То же самое делал и ее брат Джонатан. И все же она то и дело, говоря с кем-либо о собственных литературных опытах, ловила себя на том, что словно бы в оправдание упоминает о злосчастной газете и своей должности редактора. Будто внутренне соглашается со многими, кто полагает, что женщине не пристало быть писательницей.
В который уже раз поразмыслив над этим, она упрямо тряхнула головой и продолжила интервью:
— Вы и в самом деле убили больше ста человек?
Он раскатисто засмеялся, и было очевидно, что ему пришлась по душе ее наивность.
— Да нет же, маджана, разумеется, ничего подобного я не делал. Но пусть это будет нашей с вами тайной, хорошо? Мужчина ведь славен не тем, что он есть, а тем, что о нем думают.
Она с улыбкой пыталась осмыслить его слова. Примерно то же любил повторять ее отец: репутация — самое драгоценное достояние каждого из людей.
Она ненавидела лицемерие, но не могла не признать справедливости этих слов. Мнение окружающих много значило и для нее самой. И все же, как нелепо устроен мир: человек может быть злодеем, закоренелым негодяем, предателем, но если он сумеет казаться иным, перед ним будут открыты все двери, а до подлинной его сущности никому не будет дела.
