— Здравствуй, — едва заметно кивнула Вириталь, скользнула по мне любопытным взглядом, но потом вновь решительно подняла глаза на отца. — Как ты здесь оказался?
— Где — здесь? — нервно хмыкнул он. — Если в городе, то это очень долгая история. А если здесь и сейчас… еще дольше.
— Мне, скорее, интересно второе, — тихо отозвалась дочь. И Фель решился. Наверное, тоже почувствовал — или захотел почувствовать — надежду в последних словах.
— Вириталь, я… должен перед тобой извиниться, — наконец выдохнул светлый.
— Должен? — нахмурилась она. — Не «хочу»?
— Должен, — резко кивнул эльф, не отводя взгляда. — Хочу… хочу я обратить время вспять и все исправить, только шансов на это нет, — последовал длинный глубокий вздох, — поэтому я должен хотя бы попросить прощения. За свою глупость, за безразличие, за то, что не поверил. И за трусость. Столько лет я даже вспомнить боялся…
— Знаешь, я ведь и сама далеко не идеальна. — Риль нервно передернула плечами, опустила взгляд на плечо собеседника. — И мне тоже есть за что извиниться. За брата, я очень ему завидовала, — тихо проговорила она, запнулась, но быстро взяла себя в руки и продолжила: — Когда Дан уже увез меня, все равно завидовала ему и желала зла. Потому что у него было то, чего не было у меня. Потому что он был наследником, его слушали и слышали… Когда он умер, я искренне этому радовалась и злорадствовала. Только потом, много позже, поняла, что это такое — смерть ребенка, как это больно и насколько гадко желать подобного. Когда боги подарили нам сына, а потом забрали его совсем малышом. — Женщина замолчал на несколько секунд, будто захлебнувшись воспоминаниями и торопливыми словами, нервно облизала губы. — Некоторые ошибки нельзя исправить, но можно сделать правильные выводы и больше их не повторять. — Она глубоко вздохнула, неуверенно улыбнулась и все-таки заставила себя поднять взгляд, посмотреть Бельфенору в глаза. — Я прощаю тебя, отец. Давно простила.
— Спасибо.
И хоть ни один из них не рвался упасть в родственные объятия, но обоим явно стало несравнимо легче от наконец-то высказанных слов, ждавших своего часа столько лет. Даже воздух вокруг будто стал другим: он опять пах морем, а не горечью. Где-то внутри наверняка еще оставался тяжелый осадок; вряд ли когда-нибудь эти двое смогут действительно полюбить друг друга как родные, но все сказанное было произнесено от чистого сердца, искренне.
Несколько секунд висела тишина, а потом Риль предпочла сменить тему:
— Может, познакомишь со своей… невестой?
— Да, невестой, — ответил заметно расслабившийся Бельфенор, выпустил мою руку и тут же хозяйственным жестом приобнял. Я с удовольствием прильнула к теплому боку, украдкой разминая за спиной онемевшую ладонь, и приветливо кивнула: — Тилль.
— Буду рада познакомиться поближе, — вполне искренне улыбнулась Вириталь. — Это мой муж, Данатор, Дан. Это Танагриаль, наша дочь…
— Мы знакомы, — иронично заметил огневик, покосившись на внучку, а находящаяся под домашним арестом преступница вспыхнула от смущения и опустила взгляд.
— Очень интересно, — удивленно вскинула брови Вириталь. — Кажется, мне далеко не обо всем написали. Таня?
— Мам, я потом расскажу, — виновато проговорила та.
— Надеюсь, все на самом деле не так страшно, как мне сейчас кажется, — вздохнула Риль, качнув головой. — А это Литанор, наш младший, — представила она, с нежностью потрепав того по макушке. Мальчик принял этот жест с очень недовольным видом и от попытки обнять его уклонился. Взрослый. — Ему всего двадцать три, родился уже во время войны. Мужу удалось вырваться на побывку. — Вириталь бросила на супруга лукавый счастливый взгляд.
Кажется, она окончательно взяла себя в руки и предстала перед нами… собой. Взрослой сильной женщиной, матерью семейства. Я сейчас рядом с ней почему-то почувствовала себя несмышленой девчонкой, буквально — ровесницей Танагриаль.
После всеобщего знакомства счастливая семья, сопровождаемая Алтором с пациентами, удалилась, а на платформе мы остались вдвоем. Даже поезд, пыхтя, начал потихоньку отползать от станции: наверное, направлялся на разгрузку. Фель задумчиво смотрел на тянущиеся мимо вагоны и молчал.
— Пойдем? — наконец тихо предложила я, отклеилась от его бока и обхватила обеими руками за локоть.
— А? Да, конечно. Знаешь, кажется, я никогда прежде не чувствовал себя так спокойно, — заметил Бельфенор.
— Очень рада. А я вот теперь окончательно верю, что она твоя дочь, — добавила многозначительно.
— Что ты имеешь в виду?
— По-моему, только твоя дочь могла назвать ребенка именем брата, в смерти которого чувствовала себя виноватой, — вздохнула я, потерлась щекой о его плечо. — Настолько совестливые существа не должны совершать ошибки, вас от этого обязаны беречь боги. Иначе все поворачивается очень трагично.
— А ты бессовестная? — иронично уточнил Фель.
— Все познается в сравнении, — философски заключила я. — Кстати, о богах. Как думаешь, может, самое время наведаться в храм? Судя по всему, Дар и Рада на нас не сердятся, но извиниться стоит. Раз уж сегодня день такой… располагающий.
— Пойдем, все равно по пути, — спокойно согласился он.
Нельзя сказать, что храм действительно стоял у нас на дороге, но идти до него было недалеко, и главное, легко и приятно. Две сотни метров спуска к морю, а прогулка по набережной в хороший погожий день доставляла огромное удовольствие.
Казалось бы, после праздника прошло совсем немного времени, а набережная и Портовая площадь уже здорово изменились. Здесь кипела жизнь, ремонтировались причалы, восстанавливались склады. Возле устья бухты тоже царило непривычное оживление; кажется, барже недолго осталось покоиться на дне моря. Город оживал на глазах. Пожалуй, еще полгода-год, и его будет не узнать…
Один только храм, стоявший у воды на самом дальнем конце площади, оставался прежним. Место здесь было очень живописное, но не пригодное для подхода кораблей: берег на краю залива состоял из зубчатых острых рифов. Окажись бухта менее закрытым пространством, и об эти камни с ревом разбивались бы высокие волны, а сейчас серые клыки скалились в небо в бессильной злобе, неспособные кому-то навредить.
В тени у входа в храм сидела и дремала на стуле служка, старая человеческая женщина, перед которой на низком столике была разложена разнообразная мелочовка. Исчерченные узорами камушки, плетеные шнурки, записки, когти, рыбья чешуя, цветы — чего там только не было. Большой выбор для тех, кто пришел неподготовленным, не знает, как сформулировать свой вопрос к богам или просьбу или какой символ выбрать в своем случае. Ссыпав в глиняную чашку всю мелочь, что нашлась по карманам, мы, не тревожа покой женщины, выбрали несколько символов и вступили под сень храма.
Шли, конечно, извиняться, но мысли в моей голове в этот момент витали совсем не виноватые и не исполненные надежды на прощение, воображение упрямо подкидывало картины нашей первой ночи. Вот ступеньки, а где-то здесь Фель меня целовал, прижимая к стене. А тут осталась его рубашка. А вот и чаша…
