Он углубился в составленный совместно с опергруппой график перемещения сотрудников архива. Надо было исключить как можно больше людей, не имевших возможности убить.
Первым делом стоит вычеркнуть директора. Секретарь утверждает, что находилась безотлучно в приемной и директор своего кабинета не покидал. У самой секретарши тоже железное алиби, как и у старшего экономиста. Тот приходил ставить печати на документах, как раз под конец рабочего дня.
К вечеру, сопоставив показания многочисленных свидетелей, подтверждавших или опровергавших алиби друг друга, ему удалось исключить из списка большую часть сотрудников. Оставалось человек пятнадцать. У некоторых из них алиби имелось, но вызывало сомнения. И ни у кого не было мотива.
Хорошо еще, что проникновение на территорию архива посторонних удалось категорически исключить. Круг сужался, результатов не было.
Ромин и Николаев сидели безвылазно в архиве — допрашивали свидетелей, сужая раз за разом круг подозреваемых. Окончательный список выглядел так.
Протасова Инна Георгиевна, главный хранитель фондов.
Рыжиков Аристарх Иванович, заведующий научно-справочной библиотекой.
Лежевская Ираида Львовна, сотрудница стола справок.
Борисов Яков Леонидович, младший научный сотрудник отдела обеспечения сохранности.
Щукина Любовь Антиповна, старший научный сотрудник общего отдела.
Кирилин Дмитрий Борисович, аспирант ЛГУ им. Жданова.
Маковская Антонина Федосеевна, старший научный сотрудник Русского музея.
Двое последних в штате архива не числились, занимались исследовательской работой, появлялись в архиве нерегулярно. Следовательно, вряд ли имели с покойной близкие отношения.
Думая о деле, он старался не допускать ничего личного в свои рассуждения, даже Галю по имени в мыслях не называл. Так было легче.
В кабинете стояла звенящая тишина, строго тикали часы. Он сидел за столом и малодушно изобретал, чем бы еще себя занять.
— Старый ты эгоист, — одернул он себя наконец. — Пацан дома один сидит, ждет тебя, а ты отсиживаешься в кабинете.
Но домой идти он действительно боялся. Знал, что Костя ждет его и, едва Сергей переступит порог, выскочит в прихожую. И в глазах его будет жгучий немой вопрос: ты нашел убийцу моей матери?
И Сергею снова будет нечего ответить.
Капитан Коростылев тяжело вздохнул, поднялся из-за стола, нахлобучил ушанку, вздохнул протяжно, потер рукой заросшую щетиной щеку и вышел из кабинета.
В квартиру зашел тихо, не бухая привычно дверью. Но Костик все равно услыхал, вышел в коридор. Взглянул на Сергея и по его виноватому лицу все сразу понял. Как всегда, ничего не сказал — пошел прямо на кухню ставить чайник и греть картошку. Баба Даша уже спала. Она всегда рано ложилась, по старой деревенской привычке, и вставала ни свет ни заря. Так что в квартире они все равно что одни были.
Пока Костик хозяйничал и накрывал на стол, Сергей успел умыться и переодеться. Когда сел за стол, Костя как раз внес в комнату тяжелую чугунную сковородку.
— Себе-то положи, наверное, голодный уже, — заглядывая Костику в глаза, предложил он. Тот, как заправская хозяйка, наваливал ему дымящуюся, с золотистой корочкой картошку со сковороды.
— Да нет, я ел. Мы с Дарьей Федоровной ужинали.
Костик налил ему чай и достал из буфета сахарницу.
Сергей крякнул и посмотрел на стол. Справа от тарелки лежал нож, слева вилка. Нож был большой, с деревянной ручкой. Обычный кухонный нож, других у него в хозяйстве не было. Но Костик всегда накрывал на стол, как учила мама. И Сергей Игнатьевич неловко, стесняясь собственной дремучести, взялся за приборы.
— Как в школе сегодня? — Он изо всех сил старался отвлечь Костика, наблюдающего за его руками.
— Да ничего, — протянул он так, что Сергей напрягся. По лицу мальчика было видно, что-то его тревожит.
А ведь он лично ходил к директору, объяснял ситуацию. Просил быть к парню внимательнее.
— Дядя Сережа, а меня теперь в детский дом сдадут? — словно о чем-то неважном, спросил Костя. И в угол комнаты глазами уткнулся.
— В детский дом?
Об этом Сергей до сих пор не думал, некогда было.
— Сегодня Василиса Антоновна сказала, что один я жить не могу, а родственников у меня нет, поэтому меня будут в детский дом определять. — Голос звучал напряженно, глухо.
— Да-а. Наверное, она права.
В комнате повисла тяжелая тишина. Костя как-то сник, сжался и сидел, не двигаясь, со скорбно согнутой спиной.
— Гм, — прокашлялся Сергей Игнатьевич и сбивчиво начал: — Я, Костя, вот что подумал. Мы же вроде все равно, это, вместе жить собирались, то есть еще до…
Да что он мямлит, как девица на выданье, рассердился на себя Сергей.
— Осиротели мы с тобой, Константин, так давай уж вместе держаться. Если ты, конечно…
Договорить он не успел — Костя сорвался с места, обхватил его за шею, так крепко, что Сергею даже дышать тяжело стало.
Он обнял мальчика, прижал к себе, тихо забормотал, борясь с комом в горле.
— Ничего, Костик, ничего. Мы справимся. Должны справиться, мы же с тобой мужики. Верно?
Костя всхлипнул и, оторвавшись от него, вытер рукавом глаза.
— А можно мне завтра домой сходить за вещами? — спросил робко.
— Конечно. — Сергей обрадовался, что тема сменилась. — Сходи. И еще знаешь что? Я машину на работе попрошу, мы все книги сюда перевезем, и вещи, и занавески мамины на окна повесим. А насчет комнаты я похлопочу. Может, еще удастся ее за тобой оставить. Ты уже парень взрослый. Год-другой — школу окончишь, институт, а там женишься, глядишь, куда ж вам с женой деваться тогда? Ничего. Не боись. Мне товарищи помогут.
Он успокаивал себя и Костика и удивлялся, что сам до сих пор не подумал о таком очевидном деле.
Глава 7
Ленинград, 1975 год
— Дядя Сережа усыновил меня после смерти матери, — спокойным голосом рассказывал Константин Коростылев. Высокий, широкоплечий, в черном военно-морском мундире, капитан второго ранга в кабинете Терентьева смотрелся очень солидно. — Это было в 1956 году, мне было четырнадцать лет. После смерти матери я остался один, и, по идее, меня должны были в детский дом забрать, потому что родственников не было. Спасибо дяде Сереже, пожалел сироту.
— А почему он решил вас усыновить? — подался вперед Терентьев. — Его мучила совесть, что он так и не нашел убийцу вашей матери?
— Нет. Хотя совесть его, безусловно, мучила, а еще больше жажда мести. Но усыновил он меня не поэтому. Незадолго до маминой смерти они решили пожениться. Отца я никогда не знал, он ушел на фронт в первые дни войны, мне тогда было несколько месяцев от роду. Так что дядя Сережа заменил мне отца. Он долго за матерью ухаживал, несколько лет, стеснялся очень. Мы с ним успели подружиться. Поэтому, когда маму убили, он меня сразу к себе забрал. Сначала просто так, чтобы я один не оставался. Потом уже усыновил.
