Все изменилось, как только дорога нырнула в лес. И не отличался он мрачностью, и даже не слишком густой – рощи, через которые иногда проходила дорога, были примерно такие же. Обычный, в общем, лес, с обычными деревьями, тополями, грабами, кленами. Березы иногда встречались, а иногда – ели. И звуки были обычные, лесные. Жужжали мухи, стрекотали кузнечики, перекликались птицы. Ветер листьями шуршал. А все равно ощущение возникало, будто смотрит кто-то. И ведь не у меня одного такое, вся колонна притихла. Разговоры отчего-то только шепотом, песен никто не поет. Да и шаги у многих непроизвольно замедлились. С этого момента порядок движения изменился. Мы шли плотной колонной по пять человек, обоз двигался в центре. Большие щиты перекинуты на то плечо, которое ближе к лесу. Первыми шли помойные, чтобы не отставали по одному и группами. Дозоры высылать не было смысла, уж этому за год войны научились. В случае нападения дозорных могли вырезать так быстро и тихо, что смысл разведки терялся – напрасная трата жизней.
Первые раненые и убитые появились уже к вечеру – среди помойных. Ни о каких эльфах речи не шло, сработали ловушки. Услышав крики впереди, я ужасно заволновался, схватил мгновенно вспотевшей ладонью рукоять меча. Но крики скоро затихли, только кто-то протяжно стонал. Через две минуты мне пришлось приступать к своим непосредственным обязанностям – к телеге подтащили окровавленного человека. Сработала простейшая ловушка – идущие первыми помойные задели бечевку, искусно замаскированную в траве, и сверху, с деревьев упало гнилое бревно. Двоих солдат придавило насмерть, одному острым суком пропороло щеку и раскрошило зубы. Сук обломился, и солдаты побоялись его извлекать, так и оставив в ране. В глазах у человека было столько муки и ужаса, что у меня мурашки по спине побежали. Переживать было некогда, я занялся своим делом и вообще перестал бояться. Никто и не думал останавливаться на ночь. Спать в лесу – верная смерть для нескольких десятков солдат. Впереди, в двух с половиной дневных переходах ждала укрепленная крепость, если не останавливаться на ночлег, вполне можно добраться до нее за сутки. Ночью нас дважды обстреляли – погибло двенадцать солдат, и еще трое перебрались ко мне в телегу. Ехать стало гораздо интереснее. К утру я был уже довольно сильно измотан – много сил потратил на то, чтобы поставить на ноги того, первого и одного из раненных ночью. Двое остальных были ранены серьезнее, им предстояло прохлаждаться в телеге еще минимум сутки. А за день прибавилось еще шесть раненых – места на телеге становились дефицитом. Конечно, никто не стал бы бросать их, когда место на моей телеге кончится, калечных начнут складывать на свободные места продовольственных телег. Если и там не будет места, у обозников заготовлено несколько десятков носилок. Вот только не хотелось бы нагружать и так вымотанных солдат еще и их ранеными товарищами.
Таким образом, за полтора суток мы потеряли убитыми сорок человек. Скольких потеряли эльфы – неизвестно. Арбалетчики, конечно, отстреливались, если нападение происходило днем, но оценить результат не было времени, сил, а главное, лишних людей. Я чувствовал себя все более измотанным, и усилием воли заставил себя прекратить так выкладываться. Тех раненых, что у меня есть, я точно не поставлю на ноги за пару часов, а значит, смысла в этих усилиях нет. Пусть уж потерпят до безопасной крепости, и там, в относительно спокойной обстановке я смогу им помочь. А сейчас – только перевязка. Однако непрерывная ходьба все больше утомляла. Перекусы сухарями на ходу тоже не очень придавали сил, так что прогулка начала вызывать у меня серьезное недовольство. Радовало только то, что до Пагауза осталось всего несколько часов марша. Эта последняя ночь без сна запомнилась мне только дикой усталостью и желанием уснуть. Многие, не только я, засыпали на ходу, время от времени взбадриваясь, слыша крики умирающих и раненых. Только одна мысль на мгновение сверкнула у меня в голове, во время одного из таких просветлений – затея его величества бессмысленна. Да, людям пока удается сдерживать продвижение эльфов – там, где нет леса. Воевать с ними в лесу мы еще не готовы. И никакие крепости нам в этом не помогут.
Моя мысль нашла себе отличное подтверждение на рассвете, когда мы, наконец, вышли к Пагаузу. Город был пуст и разрушен. Я был так измотан, что не сразу обратил внимание на новые крики – просто начал готовиться к приему очередного покалеченного. Однако крики не прекращались, и боли в них слышно не было. Слышался ужас. Я поднял глаза и всмотрелся туда, куда и все остальные. И вот тут-то меня пробрало. Города не было. Впереди было пустое пространство, большая поляна, в центре которой лежали развалины. От того места, где я стоял, было плохо видно, но я все-таки различил. В центре развалины были старыми, камни и кирпичи уже потемневшие от времени. Наши предшественники действительно успели построить стену – сейчас можно было различить, что по краям обломки свежие, есть много древесных стволов. Постройки были разрушены не более двух недель назад. Эльфы терпеливо позволили солдатам и строителям закончить постройку, дождались, когда они сообщат об успехе, и стерли ее с лица земли. Нас заманили в ловушку! Люди потеряли Элтеграбскую тысячу, и теперь первородные уничтожат еще одну. Из дальнего от нас края леса показалась цепочка фигур в зеленовато-бурой одежде. На мгновение мне показалось, что это люди.
Кажется, не было в войске никого, кто не понял бы, что мы попались в ловушку. Я услышал голос тысячника Орена – он приказывал разворачиваться. Через минуту он появился возле обоза.
– Сгружаем раненых и продовольствие, бойцов сажаем в телеги, как можно больше. Человек двести можно усадить. Остальные будут идти за телегами. Помойные остаются в прикрытие, охранять раненых, и будут двигаться следом за нами по мере возможности.
Тысячник Орен жертвовал помойными и ранеными, чтобы сохранить хотя бы часть армии. Если бежать, время от времени меняясь с теми, кто сидит на телегах, то можно двигаться очень быстро, несмотря на усталость. К счастью, эльфы никогда не убивали лошадей, как и других живых существ, без необходимости. Они, конечно, не питаются только растениями, овощами и фруктами, как об этом думают невежественные люди, но уничтожают живое существо только по необходимости. Вот только сейчас им кажется необходимым убить девять из десяти людей, живущих в нашем мире. В общем, Лирантской тысяче не грозило остаться без телег.
Я смотрел, как выгружают раненых, и чувствовал, что во мне что-то ломается. Я не лекарь! На самом деле я ведь никогда не хотел быть врачом. Хороший лекарь любит людей, очень хороший лекарь относится к человеку как к механизму, который следует починить, а гениальный лекарь умирает с каждым пациентом, которого не смог вырвать из лап смерти, так говорил мне отец. Ничего из этого я не мог сказать о себе. Да и прошлой своей жизни я пошел учиться в медицинский институт исключительно следуя указаниям родителей, самому мне было все равно. Эти раненые мне никто, я чужой здесь, в этой стране и в этом мире, я попал сюда случайно, пусть и по собственной глупости. И все-таки я смотрел, как солдаты быстро, но аккуратно выкладывают раненых на носилки, и чувствовал, что во мне что-то ломается.
– Залазь в телегу, парень, – велел мне тысячник Орен, проходя мимо меня. – Ты вымотался больше других.
