– Узнаю, ваше превосходительство, господин генерал! Служил… служил под началом вашей милости…
– Хорошо, отдыхай, – разрешил Панин. И, обращаясь к стоявшему в дверях конвою, распорядился: – Отведите его, где он содержится. – После этого повернулся к начальнику секретных комиссий и спокойно спросил: – И много ль ты узнал, нарушив мой запрет? Что мятежник показал под пыткой?
– Многое показал, – с важностью ответил Потемкин. – Заявил, что возмущение свое замыслил давно, еще когда в войске служил и в боях с турками участвовал. И в том ему содействовали раскольники, имена коих он назвал. Вот, смотри. – И генерал-майор протянул Панину кипу исписанных листов.
Однако граф не спешил их брать. Он внимательно глянул на своего напарника по следствию:
– А скажи мне, Павел Сергеич, каким же образом раскольники оказались в войске? И что они там делали?
– Что они делали, то мне неинтересно, – сказал Потемкин. – Мне имена важны. Раскольники эти сейчас обитают на Яике и на Узене. Вот мы пошлем туда арестную команду и всех их арестуем. Как начнем их железом жечь, они нам те показания мятежника подтвердят.
– Может, и подтвердят, – кивнул Панин. – А может, и нет – люди они крепкие. Но в любом случае веры тем словам не будет. Под мукой чего только человек не покажет! И все будет вранье! Как и то, что тебе Пугачев сейчас показал.
– Почему ж ты полагаешь, Петр Иваныч, что это все вранье? – спросил Потемкин.
– Почему? Да вот почему: потому что войсками у Бендер командовал я! – вскричал Панин, более не сдерживая свой гнев. – И никаких раскольников в моих войсках не было! И близко тоже не было! Да и не потерпел бы я никаких посторонних при войске! И вахмистр Емельян Пугачев там служил храбро! А что он под пыткой показал… Так завтра жги его сильней, он тебе, пожалуй, покажет, что ему сам турецкий султан тот злой умысел передал! – Он прошелся взад-вперед по избе и, немного успокоившись, произнес: – Завтра заново все будем расспрашивать. Уже без дыбы и щипцов.
…На другой день начались допросы, которые продолжались три дня. На них арестованный подробно рассказал, как был арестован в первый раз, как бежал, как потом пробрался в Польшу, а оттуда на Яик. Потемкин несколько раз спрашивал его о том, кто внушил ему замысел взять имя покойного императора Петра и не был ли это кто-то из знатных людей. И каждый раз Пугачев отвечал одно и то же: что мысль о мятеже возникла у него уже на Яике, под влиянием рассказов казаков об их прошлых возмущениях. Так же твердо он говорил о том, что никакие знатные люди ему не помогали.
Все три дня, пока шли допросы, в углу камеры сидел молодой художник Жан Полье с мольбертом. Он сделал несколько рисунков карандашом, запечатлев облик арестованного, и набросок маслом. А один раз в камеру вошел и второй француз, де Ружен. Он с интересом взглянул на «казацкого императора». Тот, в свою очередь, вгляделся в пришедшего, и его лицо выразило удивление. Это не укрылось от взгляда генерал-майора Потемкина.
– Что такое? – спросил он. – Что ты так смотришь на этого человека, вор? Ты раньше его видел?
– Нет, ваше благородие, откуда? – ответил Пугачев. – То, видать, птица высокого полета. А наш брат летает низенько, но быстро. Он не из нашей стаи.
– Ну то-то же, – кивнул Потемкин. – Хорошо, отвечай дальше. Ты показывал, что после начала осады Оренбурга твоя орда имела ставку в селении Берды…
Допрос продолжался.
Часть вторая
Вояж
Глава 1
2 января 1787 года в столице Российской империи городе Санкт-Петербурге царило необычайное оживление. К Зимнему дворцу вереницей подъезжали кареты и крытые возки, один роскошнее другого. Все они были устланы коврами и медвежьими шкурами, возницы щеголяли в нарядных тулупах, подпоясанных золотыми и алыми кушаками.
Уже вся площадь перед дворцом была запружена повозками, а со стороны Адмиралтейства подъезжали все новые. Толпившийся на площади народ, кто знал арифметику, пробовал их сосчитать, но ни одному не удалось: доходили до сотни, а потом сбивались.
– Да их вовсе не счесть! – раздавались восхищенные голоса. – Сотни две, наверно, будет! А какие сани все знатные, кучера какие важные!
Из дворца выносили и укладывали в повозки различную утварь: сундуки с одеждой и обувью, тулупы, корзины с дорогой царской посудой, провизией, винами. Слуги суетились вокруг экипажей, сновали из дворца к поезду и обратно, словно муравьи вокруг своего муравейника.
Собравшийся народ дивился на происходящее и высказывал предположения. Одни говорили, что это государыня отправляет своего верного слугу светлейшего князя Потемкина воевать турецкие земли до самой Индии и далее, до Китая. Другие, более знающие, указывали, что тут не Потемкин, что светлейшего князя в Петербурге и вовсе нет, что тут, верно, сама государыня в дорогу собралась. В качестве доказательства указывали на самую большую карету, стоявшую прямо перед парадными дверями дворца. Карета эта внушала изумление как своими размерами (она вмещала до двенадцати пассажиров и походила на небольшой дом на колесах), так и роскошью убранства – вся она сверкала золотом. Везти этот чудо-экипаж должны были 40 лошадей, запряженных попарно.
– Это беспременно государыни-императрицы карета, – уверенно говорил один купец почтенного вида. – В эфтой самой карете она о прошлый год в Москву ездила, а допрежь того – в Вильну.
Конец досужим разговорам положил отставной солдат, водивший знакомство с кухаркой с дворцовой кухни. Он и возвестил народу верную новость о происходящем. Оказалось, что карета перед дворцом точно должна везти государыню, но не в Москву, а в далекую страну Крым. Тот Крым, как слышно, находится далеко за краем земли, и живут там одни татары и прочие нехристианские народы, и всяких чудес там много.
Сведения, полученные от дворцовой кухарки, были недалеки от истины. Действительно поезд, так поразивший жителей столицы, должен был везти императрицу Екатерину Алексеевну в длительный вояж по вновь присоединенным к России землям. Предполагалось посетить, во-первых, Малороссию с древним Киевом, затем Новороссию, с только что основанными новыми городами Екатеринослав и Херсон, и наконец – Крым. Поездка предполагалась небывалая по своему размаху: в ней должно было принять участие свыше трех тысяч человек. В их числе был император австрийский Иосиф II, три иноземных посла – немецкий граф Кобенцель, английский Фитцгерберт и французский граф Сегюр – и множество вельмож, в числе которых был принц де Линь.
Наконец, уже к середине дня, приготовления были закончены. Екатерина вышла из дворца, приветствуемая подданными, и села в свою карету – ту самую, в которую были запряжены 40 лошадей. Вместе с ее величеством в карету, по ее приглашению, сели фрейлины Анна Протасова и Варвара Пассек, а также некий иноземный гость, решительно никому из приближенных императрицы не известный. Первые возки тронулись по Невскому проспекту, свернули затем на Садовую, а потом на царскосельскую дорогу. Вскоре вслед за первыми экипажами пустилась в путь и величественная карета, в которой ехала императрица. А затем уже тронулись и остальные кареты, возки и брички. Передние уже давно скрылись из виду, а последние все еще не тронулись от дворца. И это было немудрено – ведь всего вместе с императрицей в путешествие отправились три тысячи человек!
