Сапфо коротко обернулся — поверженное тело соперника словно придало ему сил — и заговорил. Быстро. Хлестко.
— Однажды ты сказала, что если человек влюблен, он должен пойти на все ради любви. Пойти против правил. Законов. Угроз и запретов. Ради того, чтобы быть вместе с любимым человеком. — Слова полились из него исступленным, быстрым потоком, а принцесса все не могла оторвать взгляда от обагренной кровью узкой полоски металла, которую он продолжал сжимать в руке. — Что же изменилось? Почему теперь ты смотришь на меня так, словно я чудовище?
Его отрывистые, жесткие слова били наотмашь.
— Скажи, ты ненавидишь меня за это? — его лицо искривил ужас запоздалого озарения. Во вновь зазвучавшем шепоте мелькнуло отчаяние: — А, может, ты… полюбила его?
Почему он не уходит? Чего он ждет? Если кто-то из воинов или слуг подойдет к шатру ближе, если кто-то услышит незнакомый голос, если придет важное сообщение для Оркеса, не требующее отлагательств… Так много всевозможных «если», каждое из которых грозит закончиться плачевным итогом: Сапфо тут же поймают, схватят!
В голове Эллери только эта воспаленная мысль билась, подобно запертой в клетке птице, не давая словам мужчины шанса быть услышанными. И осознанными.
— Я сделал это ради тебя, — сдаваясь, тихо проговорил он, осознав, что она не ответит. И в темноте глаза его полыхнули ледяной синевой.
Бродяга медленно отстранился, опуская ладонь, которую все это время держал на весу, словно надеясь, что Эллери передумает.
— Я свой выбор сделал. Теперь твоя очередь.
Эллери по-прежнему пораженно глядела в знакомое, родное до самой мельчайшей черточки лицо — и молчала. И это молчание стало ему негласным приговором.
Мужчина бросил на нее измученный, пронизанный болью взгляд — и неслышно исчез меж пологом шатра, растворился в ветре, оставляя девушку наедине с остывающим телом супруга. И с необходимостью принять такое непростое решение.
Теперь твоя очередь.
Она пересохшими губами неслышно повторила его слова.
Она могла мгновенно поднять панику, указать, в каком направлении мог скрыться убийца мужа, ее несостоявшийся жених. Или могла дать ему время уйти, позволить избежать возмездия.
Как ей следовало поступить?
Принцесса еще раз бросила взгляд на лежащего супруга, словно прощаясь, закрыла глаза. И медленно начала про себя считать до ста.
С каждой новой цифрой ее сердце ускоряло тревожный, панический бег. Каждая новая цифра приближала неизбежный момент, о котором она не хотела даже думать.
«Сто».
Эллери сделала глубокий вдох.
И закричала.
Глава пятнадцатая. Не твоя вина
«Это был кочевник».
За последние семь дней губы Эллери пересохли повторять — говорить, кричать, шептать, — эти слова снова и снова.
Начиная с момента, когда встревоженные воины ворвались в королевский шатер, привлеченные криком молодой госпожи, вся жизнь принцессы стремительным клубком событий покатилась под откос. А, может, то произошло много раньше — с минуты, когда она прошептала «согласна» в церкви у алтаря не тому мужчине.
День и ночь трагическая судьба Оркеса не выходила у нее из головы. Несчастный мужчина, главной причиной несчастий которого стала она, Эллери, являлся всякий раз, стоило закрыть глаза. Она вновь видела его предсмертный взгляд, полный боли и тоски, заново переживала те страшные мгновения, когда из последних сил он отвернулся, не желая на пороге смерти видеть ее лицо.
Эллери проклинала безжалостную судьбу, злилась на Сапфо, одним взмахом меча вновь перевернувшего ее жизнь с ног на голову, и еще сильнее злилась на себя. Потому что при всей чудовищности совершенного Бродягой поступка она все равно не смогла, не сумела перестать переживать, думать о нем, бояться за него.
Свершившееся на ее глазах убийство не могло снискать в душе девушки одобрения или прощения… Но вместе с тем ненависти, о которой говорил Бродяга, не было.
Была усталость, была горечь, обида, тревога, страх — что угодно, но только не ненависть.
Эллери осознала, насколько сильно переживала за Сапфо, только когда снаряженный в погоню за убийцей отряд вернулся ни с чем. Только в этот миг стянувшая горло удавка напряжения чуть ослабла.
Но до конца не отпустила.
Да и возможно разве было обрести хотя бы подобие спокойствия, когда вокруг разверзлась пропасть? Когда каждый следующий шаг мог стать роковым — любое непродуманное слово, случайный взгляд, неосторожный поступок? Она, точно мошка, все сильнее вязла в паутине лжи, разрастающейся с каждым новым днем.
Принцесса запуталась. Запуталась в себе, в своих мыслях и чувствах.
Раз за разом она задавалась вопросом, можно ли было продолжать испытывать что-то к убийце собственного мужа? И раз за разом ответ погружал ее сердце во тьму, он лишал ее даже права скорбеть по Оркесу, ибо скорбь эта оставалась на губах горечью двуличия.
Если бы она по-настоящему горевала по мужу, то, не сомневаясь, выдала бы его убийцу.
Будь она преданной женой, то искоренила бы любые чувства к Сапфо в своем сердце, выдрала бы с корнем, точно сорняк.
Всю свою прежнюю жизнь она поступала так, как велело ей сердце, — пусть даже разум порой протестовал против принятого решения. Так было вплоть до момента свадьбы, до мига, когда она отчетливо осознала, что пути назад нет, что человек, стоявший рядом с ней, — ее теперешняя судьба. Тогда, впервые в жизни, она покорилась. Воле обстоятельств, решению отца, выбору Сапфо — как тогда ей казалось — сознательно позволившего этой свадьбе случиться.
Но насмешнице-судьбе точно мало было этого всего. И она обрушила на отчаявшуюся принцессу новые испытания. Вначале им стала открывшаяся правда о Бродяге, о том, что он, как и она сама, оказался всего лишь жертвой. Не успела она толком примириться с этой горькой истиной, как настала та страшная ночь, разделившая ее существование на «до» и «после».
Впервые в жизни она запуталась. Впервые ни разум, ни сердце не могли ей помочь разобраться в самой себе. Еще недавно Эллери казалась себе уже взрослой — но в минуты, когда в полной тишине равнодушных чужих покоев звучали ее глухие рыдания, она становилась лишь напуганным, одиноким ребенком, рядом с которым не было никого.
Еще тягостнее было находиться там, где родился и вырос Оркес, где каждый придворный, каждый слуга знал и помнил его с младенчества. Где каждый, считавший себя в этом праве, приносил ей соболезнования, сокрушался об их таком коротком браке, отчего девушка еще сильнее ощущала себя настоящей предательницей.
В этом замке она была чужой. Она должна была войти в него будущей хозяйкой, супругой мужчины, который однажды станет здесь повелителем, а вошла вдовой.
