Елена закивала:
— Знаю, и Иван Фёдорович о том же говорил.
— Всё этот Телепнёв! Не доведёт он тебя до добра! — досада душила мамку. — Знала бы, поперёк порога легла, чтоб не уговорил тебя зуда ехать!
Княгиня сквозь слёзы бормотала:
— Да и не уговаривал он, это я...
Захариха глубоко вздохнула, она была не из тех, кто долго переживал о сделанном. Чего уж, сделанного не воротишь. Поинтересовалась:
— Узнала что?
Этот переход от укоров и причитаний к простым словам был настолько неожиданным, что Елена непонимающе уставилась на мамку:
— О чём?
— Ну... про сына...
— А... да, был сын... Только... она мне сказала, что и я рожу... — Княгиня не договорила, слёзы снова брызнули из глаз во все стороны.
Захариха принялась утешать:
— Не плачь, не то завтра глаза красные будут, и нос тоже. Наш государь приедет, что мы ему скажем? Почему плакала? Скажем, что скучала без него княгинюшка, вся слезами от тоски сердечной изошла...
Поглаживания и тихий, спокойный голос сделали своё дело, Елена чуть успокоилась. Но стоило вспомнить пророчество Соломонии, как рыдания сотрясли её тело снова.
Захариха, разобрав наконец, что предрекла сопернице бывшая княгиня, сначала замерла, но потом замахала руками:
— Ну вот и хорошо! Что же плакать? Сына родишь, наследника князю...
— А то, что он... кровь... проклятье... — рыдания не давали говорить связно.
Мамка тяжело вздохнула:
— И-и, милая... У кого ж из правителей крови-то на руках нет? У всех есть, без того власти не бывает. А проклятья... их и снять можно...
Через некоторое время, успокоившись, Елена рискнула пересказать Захарихе и свой разговор с Телепнёвым на обратном пути. Та тяжело задумалась, не хотелось признаваться, что и сама о таком мыслила, да не знала, с какой стороны подступиться.
— Который год уж вместе живём, а дитя всё нет и нет... — Елена словно оправдывалась за свои мысли даже перед мамкой. Было страшно, ведь теперь она в руках у этой старой женщины, доверила ей свои самые сокровенные и страшные мысли. Но кому ещё доверить? Одна она, точно сирота, с матерью и не знается, только вот Захариха да ещё Иван Телепнёв.
— Грех это, но только прав твой Телепнёв, нельзя тебе иначе. Сама уж думала, что не зря у князя с прежней женой столько лет детей не было. Может, она и колдовством родила, да только тебе в том помощи нет. Тебе колдовством нельзя, не то и в монастырь не отправят, на площади сожгут. Значит, остаётся друг им путём.
Елена высказала шёпотом свои сомнения о похожести будущего ребёнка. Захариха как-то не слишком приятно усмехнулась:
— Да уж, голубка моя, от своего соколика тебе не родить, всем сразу ясно станет, чей младенец-то. Другого найти надобно... — Заметив, как вздрогнула от таких слов княгиня, поспешила успокоить: — Не кручинься, есть у меня одна задумка. Только Телепнёва сюда не приплетай, не ровен час проболтается. Сами сладим всё как надо.
Захариха недолюбливала Телепнёва, будь её воля, так и вовсе бы до княгини не допускала. Иногда она удивлялась, как это Василий не замечает явной приязни жены к этому красавцу? Видно, так князь свою голубку полюбил, что глаза застит. Тем хуже будет, если эта пелена спадёт. Пора спасать хозяйку. Она не стала рассказывать, что давным-давно, уже после первых месяцев замужества Елены, задумалась над тем, что делать, если и у неё не будет детей. Захариха не поверила рассказам о том, что Соломония родила сына, да только всем рты не заткнёшь, и, пока у Елены детей нет, кричать о бесплодности бывшей княгини нельзя. Вот когда эта родит... Но как родить, если виноват Василий?
И Захариха, как и обещала, приняла свои меры. А Елена, послушав мамку, даже Телепнёву не сказала о том, что сделала. Нет, она не колдовала, Захариха нашла другой выход. Правда, получилось это не сразу, целых четыре года прошло после пышной свадьбы великого князя Василия и Елены Глинской.
Правитель Руси великий князь Василий Иванович задумчиво смотрел на своё отражение в зеркале, не видя его. Постепенно рука, державшая зеркало, чуть ослабла, и оно едва не выпало из разжавшихся пальцев. Вздрогнув, Василий отвлёкся от тяжёлых мыслей и снова глянул на себя, поправляя седые уже волосы. Не впервые стареющий правитель вглядывался в отражение, пытаясь осознать, насколько постарел. Повернул голову в одну сторону, в другую, убедился, что совсем не стар обличьем, что ещё красив, даже лучше, чем был в молодости, недаром столько внимания уделял в последнее время своей внешности. Опытные лекари смешивали разные снадобья, создавая притирания, чтобы княжеские морщинки не были заметны, смазывали волосы для благости и роста, ежедневно гладко брили подбородок. И всё для того, чтобы нравиться молодой жене, не выглядеть рядом с ней старой развалиной.
Вдруг князь вздрогнул от страшной мысли, что уже скоро придёт день, когда он посмотрится в это зеркало в последний раз! Ему пятьдесят, и никакая молодая жена не вернёт его собственную молодость. Василий отчётливо осознал, что близится самое страшное расставание — с самим собой. Старая неутихающая обида на несправедливую судьбу с новой силой захлестнула его. Чем прогневил Господа, что ему не дано счастья отцовства? Счастлив был с Соломонией, хорошая жена ему досталась, только детей не родила. Мог бы оставить престол младшим братьям, но почему-то упорно не желал. Развёлся с Соломонией и женился на другой — молодой красавице Елене Глинской. Но прошло уже больше трёх лет, а ребёнка как не было, так и нет. Иногда хотелось крикнуть, подняв руки к небу:
— За что, Господи?!!!
Лукавил князь, знал он за собой большой грех, даже не один. Ведь не его, не своего сына венчал на царство великий князь Иван Васильевич, а племянника Дмитрия. Но где теперь Дмитрий? Ладно бы просто власть у него отнял князь Василий, так ведь посадил в темницу, уморил голодом. Но как он мог оставить Дмитрия в живых? Ведь не настанет тишина в государстве, пока он жив, его именем замышлялись бы против Василия всякие козни.
Выходит, ради власти лишил он жизни княжича? Какой это грех — княжий или человеческий? Для себя он давно понял, что и тот, и другой. Правителю многое позволено его рождением, его властью. Многое, но не всё. Видно, переступил черту Василий, потому и наказан самым дорогим — бездетностью. Но в глубине души он понимал, что, случись выбирать, поступил бы так же.
А ещё Соломония... Князь Василий знал, что это его самый большой и непоправимый грех — предательство любящей и верной жены. Задумал вдруг жениться, а куда прежнюю супругу девать? Шигона подсказал: в монастырь. Только надо, чтоб и монастырь был хорошим, и княгиня согласилась.
Бывали минуты, когда Соломония в отчаянии сама говорила о таком, мол, приму постриг, чтобы тебя освободить. Василий схватился за эту мысль, стал строить женский Новодевичий монастырь, строго следил, чтоб всё было добротно и даже богато, часто общался с настоятельницей. Только против обыкновения Соломонию туда с собой не звал, а ведь всегда вместе на богомолье ездили. Боялся князь встретиться там с женой глазами, зная, что она всё поймёт. Может, и без того поняла?
