— Быть по сему!
Темно, в зимнем чёрном небе нарождающегося месяца почти не видно, только звёзды и светят. Звёзды крупные, яркие, но света от них мало. К ночи подморозило сильно, изо рта от дыхания вырываются клубы пара, из конских ноздрей тоже клубится, словно они чудища огнедышащие. Людям холодно, жмутся, кутаются в тулупы, надвигают пониже шапки, стараясь спрятать от мороза уши и носы. Снег под ногами не просто скрипит, а посвистывает. Люди передвигаются быстро, но тихо, и лошадей придерживают, чтоб не заржали раньше времени.
Забрехала одна собака, её тут же поддержали несколько других. Собачье братство особенно слышно по ночам, стоит какой подать голос, тут же отзовутся все, кто услышит подругу.
Терентий, стороживший ворота, вылез из-под тёплого тулупа, засуетился:
— Иду-иду! Кого там черти несут?!
Псы уже надрывались, потому как в ворота кто-то колотил.
— Чего надо? — Голос холопа был сиплым ото сна и злым. На мороз лишний раз и одетым выбираться не хотелось, а тут одеться толком не дали.
— Открывай! Замёрзли совсем! Снедь привезли!
— Чего?! До утра подождать не могли?!
— Где?! — возмущённо орал голос за воротами. — На морозе?!
В боярском тереме зажгли огонь, на крыльцо высунулся ближний княжий холоп Григорий:
— Чего? Кто там?
Терентий, возясь с клиньями, подпиравшими ворота изнутри, нехотя отозвался:
— Да снедь привезли, чтоб их!
Григорий зевнул и выругался:
— Времени другого не нашли?! Перепугали всех!
Дверь за ним закрылась, не успел холоп отворить ворота, как огонь в боярских хоромах потух, видно, Григорий успокоил своего князя Ивана Дмитриевича Бельского.
Стоило вынуть клинья, как ворота распахнулись едва ли не сами. Терентий заворчал:
— Экие вы... Вестимо, замёрзли, но чего же ворота ломать...
Больше ничего сказать не успел, потому как его схватил за грудки здоровенный детина и зашипел в лицо:
— Жить хочешь?!
Холоп растерянно закивал: кто ж не хочет?
— Тогда веди в боярские покои, только тихо, чтоб дворню не перепугать.
Заорать бы, да этот всё не отпускал, и к тому же двор быстро, но тихо заполонили множество людей. По обличью совсем не тати, а среди них... Терентий даже попытался протереть глаза, не веря, что это не сон. Одним из вошедших был сам государь Иван Васильевич! Где уж тут ослушаться?
Григорий тоже не успел ничего понять, как оказался вдруг со скрученными руками перед очами царя. Тот уставился немигающим взглядом в его глаза, не давая отвернуться:
— Где?
— Что? — испугался холоп.
— Где то, что монах привёз твоему князю вчера?
Григорий почувствовал, что душа, если она и была, опустилась не просто в пятки, а уже совсем на землю. Даже не стал раздумывать, кто предал, всё одно — сам не скажешь, выпытают, только сначала ноги, руки поломают, покалечат и выбросят. Под пытливым взглядом Ивана кивнул:
— Покажу.
Царь указал двоим:
— Пусть покажет, где, возьмёте.
Григория увели в дальний амбар. Хитро запрятал князь Иван Дмитриевич охранные грамоты, привезённые монахом от короля Сигизмунда. Сам царь ещё с тремя вошёл в опочивальню боярина, до смерти перепугав его жену. Остальные прибывшие заполонили собой весь двор, не давая никому вступиться за хозяина.
— Здравствуй, Иван Дмитриевич! Что-то ты монаха с приветом встречал, а меня, твоего государя, вон как. — Глаза Ивана откровенно насмехались.
Боярыня, ойкнув, забралась с головой под одеяло, а сам Бельский, напротив, попытался вскочить, чтобы отвесить поклон царю, хотя и был в одном исподнем.
— Лежи, лежи, — вдруг милостиво разрешил Иван. — Сейчас нам грамотки, что монах привёз, принесут, я посмотрю, потом и одеваться станешь.
— К-какие г-грам-мотки? — от испуга Иван Бельский стал заикаться.
— Да ты не пужайся, боярин. Коли там никакой крамолы нет, так и продолжишь спать себе, а мы по морозцу обратно во дворец двинемся. — Царь, присевший было на лавку, вдруг поднялся во весь рост, нависая над боярином. — Но если там что противное мне, то не взыщи — удавлю своими руками!
Бельский слился цветом лица с подушкой, на которой лежал. Он хорошо понял, что это конец. Иван не спрашивал, где охранная грамота и роспись дороги до Литвы, значит, загодя всё знал! Проклиная и литовцев, и свою собственную глупость, ведь посчитал Ивана молодым недотёпой, Бельский тоскливо оглядывался, пытаясь спешно придумать оправдание.
Царь, заметив это, поморщился:
— Не трясись, Иван Дмитриевич! Хотел ведь бежать в Литву? Так и скажи.
Грамота и роспись действительно были быстро найдены, сыграла свою роль неожиданность. Царь приказал арестовать Бельского.
Весь остаток ночи Иван скрипел зубами от злости:
— Предатели! Предатели! Предатели!..
Даже поручные записи, написанные боярами в предыдущем году о том, чтобы служить верно Ивану и его детям, не искать себе другого государя и не отъезжать в другие страны, не помогли. Что записи? Анастасия сказывала ему, что, когда он был болен, бояре, хотя и клялись в верности Дмитрию, а выходя вон из почивальни, тут же говорили, что клятву ту и исполнять не собираются.
Царь ломал голову, как бы закрепить такие клятвы? И вдруг он понял: если даже будут измену замышлять, то надо сделать так, чтобы после бегства одного другие должниками оставались!
Князя Ивана Дмитриевича Бельского судили. Он уже мысленно приготовился к смерти лютой, как и обещал царь, но тот вдруг... уступил печалованию митрополита, и опальный боярин остался жив! Только написал странную поручную записку. Вернее, написал не он один. За боярина князя Ивана Дмитриевича Бельского поручилось не меньше десятка человек. И не просто словом, Иван объявил, что пустой болтовне больше не верит, а большими деньгами! 10 000 рублей должны были выплатить государю поручители, если только боярин замыслит ещё что недоброе. Пришлось поручиться. Да никто и не думал, что Бельский после пережитого и хождения по краю пропасти сможет ещё что удумать против Ивана. Тот, спокойно глядя в глаза боярину, ровным голосом пообещал, что в случае неповиновения найдёт и в Литве, и в Святой земле и велит не просто удавить, а порезать на полосы и скормить собакам, чтобы хоронить нечего было.
Глядя на желваки, ходившие на лице государя, и одновременно слыша его ласковый, почти уговаривающий свою жертву голос, многие облились холодным потом. А Иван вдруг повернулся к остальным поручителям и так же душевно добавил:
— А прежде чем его найти — с вас шкуры спущу здесь!
Голос царя неожиданно загремел, а от злости стал хриплым:
