Чуть позже она выльется в объявление опричнины! В ней будет всё, что положено иметь монашеской организации, — государь-игумен, Вяземский-келарь, Скуратов-пономарь и опричники-кромешники вместо монахов. И костры будут, и казни по малейшему слову...
Но для этого нужен ещё толчок.
Измена! Она повсюду. Что с ней делать? Только выкорчёвывать, как негодное растение, вместе с корнями. Так рвут сорняки, чтобы не мешали расти красивым цветам.
Постепенно созрело твёрдое решение — выкорчевать измену в своей стране, чего бы это ни стоило! Имеет ли он право казнить? И сам себе отвечал: да, имеет! Имеет, потому как мучеников в Московском государстве нет, есть только изменники, посягнувшие на него, ставшего царём Божьей властью!
Но чем больше ярился государь, тем упорней возвращалась мысль: а может, всё же лучше уйти в монастырь? Отказаться от мирской жизни совсем. И царь отмахивался от этой мысли. Иван пытался оправдать сам себя: ом попросту не может сейчас уйти в монастырь, ведь сын ещё слишком мал, чтобы править самому, изменники изведут его тут же. Может, потом когда-нибудь, спасая собственного сына от виденного страшного конца, он и станет иноком, но не сейчас... не сейчас...
Однажды вдруг отчётливо приснился Суздаль. Почему Суздаль, зачем? При упоминании этого города сразу пришёл на ум Покровский монастырь, он бывал там дважды — один раз с Анастасией, когда та привезла свой дар на могилу бывшей княгини Соломонии, а в иночестве Софьи; второй уже с Марией и мальчиками. Но вторая поездка не получилась, царица ничего не чувствовала в святых обителях, ей не по нутру святость и благочестие.
Иван вздохнул, это было его бедой нынче, жена нужна только для ночных забав, а ему хотелось душевной теплоты и ласки. И чтоб царевичей любила. Нет ни того, ни другого. А для ночных забав у него есть вон Федька, тот не выкобенивается и не требует облагодетельствовать свою родню. Эх, не зря ли женился?
Мысли вернулись к суздальской обители. Почему-то появилась твёрдая уверенность, что туда нужно съездить, но самому, не брать в поездку жену, лучше совсем никого не брать. Мало ли что там...
Как в воду глядел. Даже Федьку Басманова оставил в Москве, уехал, никому ничего не объясняя. Вяземский решил, что государь переживает из-за Курбского. Всё было так и не так И из-за Курбского переживал тоже, но не только.
Суздаль не так далеко, и осень стояла тёплая, красивая... Листья как-то вдруг сразу все пожелтели и покраснели, но сильного ветра не было, и они устилали всё вокруг себя ковром постепенно, плавно кружась в воздухе, словно раздумывая, падать или нет. Все понимали, что такой благодати недолго стоять, скоро Покров, всё выстудит в одночасье, холодный ветер станет бросать в лицо ледяные брызги, забираться в рукава и за шиворот... Хорошо, если вдруг сразу ляжет снег, укрыв деревья и кусты белым саваном.
Ивана отвлёк от размышлений об осени и скорой зиме голос Скуратова:
— Приехали, государь.
Покровский монастырь невелик, вернее, обители две — мужская и женская. Отправились, конечно, в мужскую.
Привычная обстановка отрешённости от мирской суеты подействовала на Ивана благотворно, на душе сразу полегчало.
Отстояли вечерню, можно бы и спать, но что-то не давало ему покоя. Словно почувствовав это, игумен вдруг покачал головой:
— В Покровском монастыре игуменья совсем плоха, вот-вот Богу душу отдаст...
Почему-то сообщение об умиравшей от старости игуменье заставило Ивана подняться и отправиться в Покровский монастырь. С собой позвал только всё того же Малюту Скуратова.
Государь и сам не мог объяснить, почему в этой беспокойной жизни он доверял сейчас лишь не самому умному, но самому хитрому, а главное, самому верному слуге. Единожды глянул в глаза Григорию Лукьяновичу и навсегда поверил, что этот не предаст. Глаза у Скуратова были по-собачьи верные, такой даже на смертном одре будет думать о хозяине, а не о себе.
Игуменья и впрямь едва дышала. Увидев государя, попробовала приподнять хоть голову, но не смогла. И всё же знаком велела подойти ближе. Иван почему-то понял, что именно ради этого и приехал сюда.
— Помру я скоро... Душу хочу пред тобой облегчить, Иван Васильевич...
Ему бы подивиться, почему это перед ним, но не подивился, кивнул и наклонился ближе, чтобы слышать всё, что скажет. Они были в небольшой келье одни, и всё равно голос ослабевшей старухи звучал слишком тихо.
— У нас инокиня Софья жила, про то помнишь?
Государь кивнул.
— Её мальчик не помер... Георгий не помер...
Больше старица ничего сказать не успела, лицо её вдруг дёрнулось и застыло, пальцы руки, судорожно сжимавшие край ложа, ослабли, глаза остановились, уставившись в низкий потолок.
Вокруг засуетились монахини. Иван вышел на крыльцо, Скуратов стоял, поджидая своего хозяина и беспокойно поглядывая на начавшие собираться облака.
— Дождь будет, государь. Сюда-то мы хорошо доехали, а вот обратно намаемся.
Иван только кивнул, в его голове засела беспокойная мысль, почему старая игуменья сказала ему о сыне Соломонии? И вдруг как громом поразило: да ведь это его старший брат! Старший! Многие тогда не верили, что опальная княгиня в обители родила сына, он сам приезжал проверять, объяснили, что умер мальчик, показали могилку... А теперь эта старуха объявила, что нет?!
Скуратов видел, что государю не по себе, предложил:
— Государь, может, к себе скорей? А то и в Москву поедем? Сдалась тебе эта игуменья...
— Не-ет... — протянул Иван. И вдруг неожиданно даже для себя велел: — Раздобудь заступ и приготовься ночью сходить к могилам.
Тот ахнул:
— Ночью к могилам?! Да что ж такое, Иван Васильевич? Если чего надо, я сам схожу.
— Мне самому надо! — коротко отрезал царь.
Когда совсем стемнело, они сделали то, что задумал Иван.
Пока Малюта ловко работал заступом, а потом, пыхтя и то и дело крестясь, открывал небольшой гробик, Иван делал вид, что его это не касается, правда, огонь, тускло освещавший место действия, держал ровно и толково. Скуратов работал молча, а что уж там думал, только ему известно.
Наконец крышка гробика поддалась, открывая содержимое. Глядя на куклу, одетую в детскую рубашечку, царь закусил губу, потом велел:
— Зарой всё как было! — и, круто повернувшись, отправился обратно в мужскую обитель.
Скуратов расспрашивать не стал, велено раскопать детскую могилку — раскопал, сказано закопать обратно — сделаем. Ему ни к чему раздумывать, правильно это или нет, думает государь. Если Иван Васильевич так решил, стало быть, так правильно.
Пока приводил всё в порядок, пока возвращался, полночи прошло. Но Иван не спал, он лежал в одежде, глядя остановившимися глазами в потолок. И тут Григорий Лукьянович спрашивать не стал, если нужно что, государь сам скажет.
