Оливер, загораживавший телом Динару, поворачивает голову. Но Макс посылает луч с другой стороны и отключает женщину. Она безвольно повисает и сползает на диван. Увлекаемые за ней Сандра и Мигель, а потом и все по эффекту домино усаживаются на диван. Стоит только Оливер. Наступает тишина после бури. Нарушает её Макс.
– Ладно, что притихли. Продолжаем работать. Чем больше вы будете рассказывать истории, тем быстрее всё пройдёт. Конечно, я вам ничего не гарантирую, и вы это знаете. Пытайтесь, пробуйте. А я пока вас оставлю. Вернулся на минутку усмирить Динару. В следующий раз я отключу её навсегда, и вам придётся жить с трупом. Так что вы обязаны найти к ней подход и договориться. Представьте, что она какая-то неосознанная часть вашей личности. Ведь не зря же она здесь с вами. Узнайте, какие у неё потребности, желания…
Экран гаснет, и опять воцаряется тишина. Сандра трёт свою задницу, где кожа натянулась под рукой Динары и болит. Она рассматривает область склеивания.
– Мне кажется, что склеенный участок увеличивается. Мы всё больше склеиваемся, а не наоборот. Эти рассказы не помогают. Надо ехать в больницу и хирургическим путём отсекать чужеродное. Что же делать? – она всхлипывает.
– Теоретически ты права, но физически у нас нет такой возможности. Мы здесь заложники, пленники. И остаётся лишь подчиниться правилам и выждать благоприятный момент для изменения ситуации, – говорит Оливер. – Если бы Макс заходил сюда! Но ведь он не заходит, у него нет такой необходимости. Если вы расклеитесь хирургическим путём, то это не даст вам гарантии, что вы не приклеите ещё кого-то. В этом эксперименте есть смысл. В идее Макса тоже. Конечно, это не его идея, что люди склеиваются в результате непрожитых и подавленных эмоций. Вообще-то, я отчасти согласен с Динарой. Она, правда, очень грубо выражает свои мысли. Но действительно, слова ничего не значат. Даже Гёте в Фаусте не ставил слово высоко.
– Ладно, всё это лирика и демагогия, – обрывает Оливера рыжий, также внимательно изучавший область своего склеивания на левом бедре. – Давайте продолжим работать. Динара проснётся и включится в процесс. Может, она будет потише.
– Тогда ты и продолжай, – предлагает София, слегка улыбнувшись.
– Может, ты?
– Да ладно, какая разница? Всё равно всем хватит и времени, и пространства, – еле слышно произносит Мария.
– О, Мария, может, тогда ты? Удивительно, ты такая большая, но тебя совсем не заметно и не слышно. Как ты так умудряешься? – серьёзно говорит рыжий. – Я, кстати, читал, что люди начинают много есть, чтобы казаться хотя бы внешне заметными и нужными. Чтобы хоть так обратить на себя внимание. Чьё внимание ты хочешь на себя обратить, Мария?
– Только не строй из себя психоаналитика, пожалуйста, – мягко замечает София. – У всех свои скелеты в шкафу.
– Хорошо, давайте я расскажу вам историю, которую мне стыдно было когда-либо и кому-либо рассказывать, и я всё держу и держу её в себе, – решается Мария.
Все смотрят на неё. А она молчит и видно, что у неё идёт внутренняя борьба, настройка. Она вздыхает пару раз. Оливер передвигает стул от стола к дивану и усаживается со стороны Софии. София, наблюдая за ним, еле сдерживает свои чувства.
– Значит, так, – наконец-то произносит Мария. – Блин, ощущаю себя школьницей. Вы все смотрите на меня и ждёте, что я буду рассказывать, и меня это ещё больше смущает, – она опускает глаза, корчит гримасу, облизывает губы. – Так. Значит, так. Мне было десять лет. В то время мы жили с отчимом, и, насколько я помню, он не так давно появился в нашей семье. А отца своего я не помню совсем. Мама говорила, что он улетел в космос. Сначала я ждала его, а потом появился, как я уже говорила, отчим. И я очень странно себя ощущала в его присутствии. Его взгляд пугал меня и смущал, и я всегда хотела спрятаться, скрыться от него. Он как будто поедал меня взглядом. Я, хоть и маленькая, но была уже пышненькая, мягкая и с округлостями. В школе мальчишки вечно хотели меня потрогать, а я отбивалась от них и убегала. Но это в школе, ровесники, а здесь отчим, взрослый мужчина. Как-то раз я проснулась от того, что он сидит у моей кровати и смотрит на меня. Я испугалась. Он сказал: «Доброе утро, красавица», – что меня также смутило. Какая я красавица? Меня всегда дразнили жирной свиньёй. Даже мама иногда называла меня неуклюжей каракатицей.
Мария переводит дыхание, обиженно раздувает щёки и молчит какое-то время. Все тоже молчат.
– Тут я почувствовала его слегка влажную ладонь у себя на животе. Он медленно передвигал её, ощупывая моё тело. А я лежала и боялась пошевелиться. Кажется, я впала в ступор. Одной рукой он трогал меня, а другой рукой снял свои треники и достал свой член. И сказал, посмотри, какая у меня игрушка, потрогай его. И так как я лежала неподвижно, он своей рукой, которой гладил меня, взял мою руку и положил себе на член. Член становился всё больше и твёрже и дёргался. Это я ощущала пальцами и ладонью. Я хотела убрать руку, но он снова вернул её. Не знаю, сколько это длилось. Другой рукой, пальцами, он залез ко мне в трусики и стал там возиться, потом просунул палец ко мне, прямо внутрь меня. Сколько эта пытка продолжалась, не знаю. Только он вдруг дёрнулся, и белая жидкость брызнула из его члена. Я тогда не понимала ничего и думала, что так надо, так положено. У меня было смутное подозрение, что это что-то плохое, однако отчим сказал, что это будет нашей маленькой тайной, и чтобы я никому не рассказывала. И я молчала. Я чувствовала, что посвящена в великую тайну, сопричастна к чему-то неизвестному и непознанному. Кажется, стыд я подавила так глубоко, что когда была уже взрослой и спала со всеми подряд, меня называли бесстыжей, а мне было всё равно. Отчим приходил ко мне два раза в неделю, и постепенно это стало в порядке вещей. Позже, когда мне исполнилось двенадцать, он лишил меня девственности. И так же приходил ко мне, только уже трахал меня по-настоящему. Тогда я не очень-то понимала это. Мне нравилось, честно признаться. И я боялась того, что мне это нравится. И даже сейчас стыдно за то, что мне это нравилось тогда. Мы хранили всё в тайне, но, тем не менее, мама почувствовала что-то, потому что у них начались скандалы. И эта ругань меня убивала. Отчим стал приходить ко мне реже, всё реже и реже. А при встрече прятал взгляд. И в пятнадцать лет я ушла из дома. Потом, сколько у меня ни было мужчин, не было ни одного, чтобы хоть отдалённо напоминал отчима. И мне иногда кажется, я люблю только его одного, но не могу быть вместе с ним. Он тогда сказал мне, что это невозможно, пока я несовершеннолетняя. Когда я ушла из дома, я по привычке очень хотела секса, однако найти желающих сложно было. Это были либо совсем примитивные мужики, либо извращенцы. Но когда я не занимаюсь сексом, я чувствую себя отчуждённой и начинаю много есть, пока не затошнит.
Мария замолкает и сидит с опущенными глазами, не в силах встретиться с кем-то взглядом. Из её глаз капают слёзы. Они начинают капать всё чаще, быстрее и уже льются, и она рыдает, положив голову на колени, обхватив их свободной рукой. Все молчат. Сандра тоже начинает всхлипывать, сопереживая Марии. И София её обнимает и успокаивает, гладя по голове. Потом София встаёт, за ней Сандра и очнувшийся рыжий, тихо слушавший Марию. Они, кроме Динары и Мигеля, который из-за подруги не может встать, подходят к Марии и, образовав круг, все обнимают её. Сандра, София и Мария плачут.
