Слегка склонив голову, он с невероятным обожанием по-отечески смотрит на Ангелину сквозь линзы очков. Очки для него этакий символ или фетиш, для красоты. Он давно сделал операцию по коррекции зрения, но привычка носить очки осталась.
– Как Ваши изыскания в области генетики? – он, конечно же, помнит и их последний разговор, и тему, которой интересуется коллега.
– О, я застряла, – делится Ангелина. – Партия нематод издохла, и сейчас я пытаюсь культивировать новых. Но здесь, на Микзе, чего-то не хватает, и они плохо размножаются. Я заказала, чтобы мне привезли с Земли новую партию. Жду.
– Интересно, интересно. Я правильно помню, что именно этих червей Вы используете для распознавания генома мутации и предрасположенностей?
– Да, правильно, – улыбнулась Ангелина. – Но почему они не культивируются на Микзе? Не понимаю.
– Возможно, потому что это не их среда обитания. Климат не подходит, сильный ультрафиолет… – Франкл о чём-то думает и изучающе смотрит на Ангелину. – А почему именно нематоды? Попробуйте другие виды.
– Да, я думала о медузах. Тем более, что у нас нашли склеенную пару. Их отправили на Землю, посмотреть, как они будут вести себя там. Это микзянские, и они отличаются от земных.
– Знаете, Ангелина, я подумал, что как раз сейчас нам было бы неплохо побеседовать на тему психогенетики и посмотреть, как мы сможем объединить усилия в поиске причин возникновения мутации, – он берёт Ангелину под руку.
– Да, конечно, с удовольствием, – сияет Ангелина. – Тогда пойдёмте в центральную лабораторию. Или сначала ко мне? Я покажу, что произошло с нематодами. Я заморозила их на последнем этапе.
– Интересно… а что случилось?
– Когда нематоды выросли до 20–30 миллиметров в длину, они стали активно склеиваться, врастать друг в друга и в течение двадцати часов превратились в одного огромного червя. Вот это и пугает. Если предположить, что человечество идёт по тому же пути, страшно представить, что будет.
– У человека есть ограничения. Человек – не нематода. У хомо сапиенс – потому-то он и сапиенс – хотя бы есть психологическая составляющая, чего нет у червя.
– Мне в последнее время кажется, что и у человека нет ничего, кроме тела и эмоций. Ах да, ещё интеллект и самосознание, которое очень вредно для человека. Поэтому сложно сказать… Хотя, да, Вы правы, – у нематод нет эмоций и интеллекта. Но мои нематоды склеились не сами, а принудительно. В данной партии я двум особям ввела человеческий вирус, вызывающий мутацию. И эти два заразили всю группу. С невероятной скоростью.
– Это действительно пугает, – Франкл думает, потирая подбородок.
Они как раз приближаются к лаборатории, где работает Ангелина. Она открывает дверь, и они заходят внутрь. Здесь пахнет формальдегидом и ещё какой-то химией.
– Ой, забыла вчера включить дезстанцию, – оправдывается Ангелина и нажимает на кнопку дезинфекции. Воздух вмиг очищается, и запах в помещении меняется на приятный стерильный. – Вот он, замороженный.
Ангелина выдвигает из стены морозилку, где в пластиковом пакете лежит замороженный экземпляр. Открывает пакет и демонстрирует огромного червя метровой длины и диаметром с полметра. И он уже не похож на червя, какая-то биомасса.
– Я вижу места склейки, кое-где они видны очень явно, – Франкл показывает взятой линейкой на места посередине тела червя.
– Да, Вы правы. И что интересно, места склейки или спайки можно разглядеть лишь на ранних этапах, на более поздних особи так сильно врастают друг в друга, что их практически не отличить.
– То же самое происходит и с людьми на Земле.
– Вот именно, – у Ангелины горят глаза, как обычно, когда она занимается научными исследованиями, и она со страстью рассказывает о своих наблюдениях. – Дальше я планировала найти методы расклеивания. Но червь стал отмирать, сначала частями, а потом и вовсе издох. И я его заморозила.
– А Вы попробуйте его разморозить. В некоторых случаях глубокая заморозка останавливает процессы разложения, если таковые имели место быть, и организм начинает функционировать, как здоровый. Особенно у холоднокровных. Вы проверяли, он издох весь?
– Кажется, да, – Ангелина засомневалась. – Дело в том, что я посмотрела прибором в различных частях тела на предмет жизнедеятельности, и он показал отсутствие таковой. Хотя у меня были смутные подозрения, и сейчас меня не отпускает мысль, что внутри, куда не пробрался прибор, могла сохраниться жизнь.
– Вполне вероятно. Я бы попробовал разморозить, – Франкл ткнул линейкой в твёрдое замороженное тело червя и попробовал сковырнуть.
Ангелина перемещает червя в инкубатор и включает режим разморозки. Они наблюдают, как медленно оттаивает тело. Градусник показывает температуру внутри камеры. Плюс пять градусов. Разморозка идёт достаточно быстро, благодаря лазерным лучам, равномерно проникающим в ткани тела. Но червь остаётся неподвижным. Проходит пять минут, десять, пятнадцать. Температура достигает двадцати градусов.
– Ещё минут десять-пятнадцать, – нарушая тишину, говорит профессор Франкл.
– Да, – еле слышно отвечает Ангелина, как будто боясь своим голосом нарушить процесс.
Они вглядываются в тело, но оно по-прежнему неподвижно. Ангелина внутренне радуется, что Франкл предложил разморозку, потому что эта мысль мелькала и у неё, но почему-то тогда она сочла эту идею бредовой и ждала, когда она созреет до действия и проверки. Если эта гипотеза верна, и тело после разморозки начнёт функционировать хотя бы частично, тогда можно будет отделить отмершие части и посмотреть, что останется и как поведёт себя освобождённый организм. Тогда по-прежнему остаётся верным закон Дарвина, что выживает сильнейший, в данном случае ещё и впитав в себя гены других индивидов, которые были с ним склеены.
– Ангелина, а Вы сами не боитесь склеиться? Вы же часто летаете на Землю, – в ожидании разморозки профессор обращает своё внимание на коллегу.
– Да, если честно, боюсь. Каждый раз, приземляясь, я испытываю страх. Это больше страх отношений. У меня не было положительного опыта, и я действительно боюсь. Склеивание – это такой, уже извращённый, этап отношений.
– Согласен! Про извращённый. Я бы сказал, буквальный, – поддерживает профессор.
– Человек уходит из родительской семьи и всё из неё переносит в новые отношения, и эта нить не обрывается, а тянется и тянется. Если он не революционер, борющийся и стремящийся изменить свою жизнь и свой мир, отшельник, одиночка, – ведь таких единицы, – он становится жертвой мутации.
– Я вообще очень счастлив, что мне удалось попасть сюда. Я знаю, что отношусь к меньшинству, но ведь это и есть результат моих трудов, вечного самокопания и самосовершенствования. Дело не в том, что нам повезло. Наше везение – результат тщательной подготовки и упорного труда над собой.
– А Вы не чувствуете себя одиноким? Я иногда чувствую. Например, у меня нет своей семьи, когда у всех есть. Но это так, кратковременно.
