"Кто такой дурак?" — хочется добавить мне. И неужели Темная Дева взглянула на одного из деревенских увальней? Мне нужно найти еще двоих... И уговорить ланон ши отпустить их. Как?
За окном шум, в церкви темнеет, как в сумерки, но это вороны вьются вокруг, тучей поднявшись с голых веток, потом так же разом снова облепляют деревья. Ланон ши хмурится, но молчит. Почему она молчит?
— Госпожа, — говорю, ухитряясь глядеть мимо темно-зеленых омутов глаз, — я вам не враг. Вы хотите забрать человека, одного человека, верно? Я найду его для вас. А вы отпустите этих людей.
— Что тебе до них, ведун? — кривит губки прекрасная и нежная смерть. — Я голодна. Сила чужого бога гнетет меня, пьет мою душу. Они всего лишь пища для меня, но и тебе не свои. Волк не ходит дорогой овец.
— Волк не режет овец больше нужного, чтобы в следующий раз найти их на том же месте, — отзываюсь я. — Хозяин этих земель заплатил мне, чтоб его отара снова принадлежала ему.
— Так ты, значит, не волк, а сторожевой пес? — насмешливо тянет она.
— Пусть пастух думает именно так, — с той же насмешкой склоняю голову я.
Говори, что хочешь, маленькая дрянь. Смейся, издевайся, играй словами. Время работает против меня, но оно и тебе не друг. Если сюда подоспеют церковные овчарки, я-то уйду, а вот куда ты денешься со своих земель? Да и в церкви тебе не сладко... Где же второй? И где девчонка? Благородная леди — это не местные простушки, ланон ши не могла ее не заметить. А заметив… Что-то не так, и я пытаюсь понять — что.
— Но... — говорит вдруг фейри. — Может, ты и прав. Только скажи мне, ведун, какой кары заслуживает клятвопреступник?
Вопрос с подвохом, а иных у волшебного народа и не бывает. Я пожимаю плечами:
— Смотря чем он клялся, госпожа. И о чем была клятва…
Ответ, похоже, неверный — она презрительно качает головой, и носок туфельки покачивается в такт.
— Нет клятв малых и больших, ведун, — в голосе звенит лед, разбивается на острые осколки. — Тебе ли этого не знать? Он клялся, что будет моим, телом и душой. Что не поднимет на другую взгляда любви, не коснется чужих рук и губ, не даст иных обетов, кроме данных мне. Он клялся — и взял в том же клятву с меня.
Темно безумие ее глаз, как самый темный и глубокий омут, и от ее слов меня пробирает мороз, потому что я понимаю, о чем она говорит. Я сказал, что изменивший ланон ши — дурак? О, нет! Трижды три раза глупец, да слов не хватит описать его глупость. Он связал ее клятвой. Это не сила Истинного Света пьет ее душу, а данная клятва, которую попытался разорвать… кто? Покажите мне его — сам преподнесу Темной Деве, своими руками. За плечом сопит Виннар, а вокруг что-то течет, меняется, скользит почти неуловимо, так что если не прислушаться…
— Госпожа, — подает вдруг голос северянин. — Простите, если мои слова неучтивы, но зачем карать невиновных? Здесь мои люди, они уж точно вас ничем не оскорбили, да им бы в голову не пришло оскорбить столь прекрасную леди, чья красота ярче солнца и нежнее звезд…
Что он несет? Я набираю воздуха в грудь, чтобы рявкнуть на этого болвана, но замираю и медленно выдыхаю, закрыв уже открытый было рот. Это не Виннар болван, а я! Девчонка на коленях у Рори! Это не подавальщица, это вообще не деревенская девица… Морок плывет и тает, вот под серым суконным платьем просвечивает нежно-голубая ткань, вьется по краю подола золотая тесьма… Проклятого ради! Изоль? Дама Изоль, неслучившаяся монашка? Колдунья?!
Виннар несет что-то несуразное, восхищенно-почтительное, будто ручного медведя научили говорить, и вот он порыкивает, переминаясь с ноги на ногу, почти слышно, как мозги скрипят… Ах ты ж, зараза! Раньше меня увидел, что делает эта паршивка — а все поленом прикидывался!
Плечи Изоль под наброшенным плащом дрожат, и я поспешно отвожу взгляд, чтоб и ланон ши не взбрело в голову глянуть туда. Давай, девочка… Может, выберешься под мороком? Вряд ли… Но если ты ведьмочка, понятно, почему фейри тебя не опутала своей песней смерти. Ты, значит, затаилась, а теперь услышала, что за чужаками-наемниками пришли — и решила проскользнуть к выходу? Нет, все равно что-то не сходится, не складывается узор… Хватит, Виннар, только хуже будет!
Я чуть не успеваю. Северянин замолкает, будто поперхнувшись очередной неуклюжей похвалой, хрипит, поднимая руки к горлу.
— Нет, — бросаю я, шагая в сторону так, чтоб закрыть его. — Нет, госпожа. Над нами не ваша власть…
— Моя власть над каждым, кто слышит меня, — журчит ручеек черной, как смола, воды, медленно льется между камней.
Это не черная вода — я ошибся — это кровь…
— Нет, — выплевываю я, поднимая руку с травой в перчатке и сжимая ладонь в кулак, чтобы сухие стебли снова вонзились в кожу. — Не твоя земля. Не твой человек. И наша кровь тоже не твоя.
Сдавленно хрипит Виннар, но пока еще держится, а слева — нельзя туда глядеть, нельзя… — слева еле слышно шуршит серенькое суконное платье, падает с худеньких острых плечиков теплый плащ северянина Рори… Маленькая мышка крадется к выходу. Маленькая, серенькая, совсем не заметная… Кому нужна мышка? Ни-ко-му…
Я собираю силу и бью наотмашь — глупо, отчаянно, наугад… Веришь мне, что глупо и наугад, правда? Вот он я — человеческий ведун! Моя кровь сладка, слаще всего, что ты пробовала, девочка-яблоневый цвет. Смотри на меня! Что тебе за дело, крадется ли к выходу, укутавшись ветошью морока, маленькая мышка? Виннар за моей спиной падает на колени, пытается отвести невидимые руки от горла — мне не нужно его видеть, чтобы знать это. Холодным острым бликом играет солнце на тонкой серебряной дудочке у губ ланон ши.
Плодоносит земля, расцветает сад
Оттого лишь среди могил,
Что народ мой, как дерево в листопад,
Своей плотью ее кормил…
Мир вокруг бледнеет и тает, сереет обморочным сумраком, качается, стынет метельчатой круговертью в глазах… То ли шумят снаружи церкви вороньи крылья, то ли кровь бьет в голову, но сквозь жуткий немолчный шелест, затмевающий мир вокруг, пробиваются, льются холодно и чисто слова, которые некому сказать:
И что новые люди пришли сюда,
Понастроили крепостей,
Не отменит ни пахотного труда,
Ни зарытых в нее костей…
Вороны охотятся за мышкой, за маленькой мышкой Изоль, за змейкой Изоль, если уж совсем начистоту… Почему за змейкой? А потому что у мышки нет ядовитых зубов. Слушай, Ворон Грель, слушай, что поет тебе Темная Дева, пока кружатся яблоневые лепестки, не позволяя ни вдохнуть, ни поднять руки.. Песня ланон ши — как смерть, у каждого своя, собственная. Интересно, что сейчас слышит Виннар? И что — Изоль?
И под корень сведенный старинный род,
Как крестьяне корчуют пни,
И пустеющий замок, приют невзгод
Ждет гостей в эти злые дни…
Хватит! Не смей, тварь! Не тебе говорить… об этом… Это морок! Просто морок, лично для тебя, Грель, наверняка северянин слышит совсем другое. Северянин… как же его зовут? И девчонка. И наемники… Я пришел сюда за ними. И плевать, что тонкие алые проколы на запястьях сочатся кровью, которая сразу исчезает, будто слизанная острым шершавым язычком…
