Корни ложатся в плетеную корзину ровно, один к одному, извиваясь и приглушенно повизгивая. Пятый, шестой… Жадничать не стоит, но ведь целый год впереди. Да и сбор не всегда бывает столь удачен. А кони сидхе ступают бесшумно. Так что я вполне мог не заметить его, стоя на коленях у очередного куста, пока всадник не подъехал совсем близко. Впрочем, он не слишком скрывается. Последние осенние кузнечики, ошалело трещащие до этого, настороженно смолкают. Тревожно ухает сыч-луговик. Прыскают в стороны мыши, спеша убраться с пути коня. А он еще и появился с подветренной стороны. Великие древние боги, в которых я не верю… Или это нарочно?
— Кереннаэльвен, бывший ранее Боярышником! Внемли посланию из холмов…
— А ночь была столь дивной, — грустно прерываю его я.
Удивленный взгляд, запинка… Забавный. То ли совсем юный, то ли просто глупый. Расшитый золотом алый шелк, сверкающие рукояти клинков на поясе… Нарядный, как йольское дерево. Или как подарок. Среди зарослей мандрагоры, правильно разложенный, смотрелся бы замечательно! Поднявшись с колен, я тщательно отряхиваюсь, проследив, чтобы до носков сапог не осталось ни комочка грязи, выпрямляюсь. Широкий серебряный нож так и остался у полувыкопанного куста. Ладони пустые. На поясе — ничего. Смотри, как я беззащитен! Ну же, иди сюда… Он соскакивает с коня, делает шаг, пиная по дороге корзину, второй…Далеко. Еще бы немного… Убить могу и сейчас, но пока вроде бы не за что. А для разговора — далеко.
— Королева Звездных холмов, светлейшая Вереск желает видеть тебя, изгнанник!
— Поистине дивной была эта ночь, — повторяю я лениво. — Пока ты не появился…
— Ты меня слышал? Королева желает! Следуй за мной! Именем твоим призываю тебя, — Кереннаэльвен аэд’Тираннас ларин’ Маэльтирэ Арайдин-ле-Коравен…
Лунный свет — ядовитое молоко — заливает воздух — не вдохнуть. Он же белый — отчего в глазах темнеет? Поляна качается под ногами корабельной палубой в шторм. Ах ты, маленькая дрянь! Отдать мое имя — этому? Ти-хо… Тихо, Керен. Небо — сверху, земля — под ногами… Всё на месте… Я с трудом перевожу дыхание под его торжествующим взглядом, улыбаюсь в изумленное лицо. Я не чистокровный, мальчик. Меня не уложишь набором звуков! Мое имя — это не я. Не я! Больно-то как… Что-то рвется внутри. Далеко ушел от родного кэрна, зови — не дозовешься.
— Но куда лучше эта ночь может стать, если ты отсюда уберешься, — скучающе говорю я. — И перестань топтать траву, ради Древних. У меня совершенно нет времени на косноязычных невоспитанных мальчишек.
И он не выдерживает. Ало-золотая молния течет ко мне — свистит клинок! Не такая уж скучная ночь. Тонкий, словно лунный луч, и такой же узкий меч падает из пальцев. Да, запястье на излом — это больно. Кто же пропускает врага за спину? Замираем в объятиях посреди залитого молоком полнолуния луга. Шелестит вокруг поляны сухой дрок, мечутся тени. Щека к щеке, между его шелком и моим льном нитку не протянешь! Нож у его горла — другой, не тот, что дразнится возле мандрагоры. Зря, что ли, я сапоги чистил?
— Так светлая дама Вереск ныне коронована в Звездных холмах? — нежно шепчу ему в ухо. — Давно же я не бывал в лугах Дивной страны… Тем более нет ей чести в таком неучтивом посланце…
Гладкая и нежная, как цветочный лепесток, кожа… Золотисто-каштановый жгут волос до пояса… Пропустить бы между пальцами, намотать на ладонь, оттягивая голову назад…Рубашка расшита узором из плетей вьюнка, такая тонкая, что его тепло греет мне грудь. Вьюнок… Род не из знатных, но старый, сильный.Под тонкой кожей на горле бьется жилка, маня приласкать: сначала губами, потом лезвием, а после опять губами. И сам он гибкий и тонкий, как лоза. Только благовония все портят: сквозь тяжелую волну жасмина и ночной фиалки с трудом пробивается истинный запах тела.
— Отпусти немедленно, — бросает он надменно и невольно ахает, когда нож оказывается ближе, почти касаясь кожи.
Высокородный сидхе. Древняя кровь, столь чистая, что даже близость железа обжигает. О да, к вопросу о преимуществах ублюдков…
— С какой стати? — все так же лениво интересуюсь я. — Ты пришел сам. На мою землю, незваный и не назвавший себя. Кто угодно может прикрыться именем дамы Вереск.
— Королевы Вереск, — шипит он, уже не пытаясь вырваться. — Я ее посланец! Разве не назвал я твое имя?
— Да, прокричал на всю пустошь, как сыч. Я тебе не гремлин и не брауни, мальчик, чтобы терпеть такое.
Нож касается кожи. Недолго, на мгновение. Но этого хватает, чтобы тело в моих объятиях пронзила боль. Теперь он пахнет этой болью и страхом. Горячим, сладким страхом, таким упоительным, что голова кружится, а во рту разливается медный привкус крови. Очень невежливо — произносить вслух полное истинное имя сидхе без его согласия и там, где может услышать кто угодно. Здесь я в своем праве, и оно велико!
— Полукровка! Изгнанник без рода…
— Благодарю, что подсказал, — мурлычу, едва не прихватывая ухо губами. — Я как раз вспоминал, что именно совершил, чтобы заслужить изгнание. И вправду давно я не был в Дивной стране. На ее холмах поднялась молодая поросль, которая не помнит былого.
— Ты не посмеешь…
Луна, на миг скрывшись в тучах, снова выныривает наружу: омытая, блестящая, злая. Что-то странное и дикое шепчет из ночных теней, носится в холодном ветре, пахнущем дурманом растоптанной мандрагоры. От Самайна до Йоля — безвременье. Тьма, холод и смерть караулят землю, ожидая рождения великого древнего бога. Зажгутся огни Йоля — и тьма свернется мягкими теплыми пеленами, обвивая новорожденного, холод засияет на окнах ледяными брызгами ему на забаву, раскрасит деревья и реки, укроет пушистым пледом сонную землю, а смерть покорным псом ляжет у колыбели. Но пока — это их время. И лучше бы маленькому сидхе не искушать судьбу, говоря мне, что именно я не посмею с ним сделать. Может оказаться, что я ушел от высокородного Боярышника не так далеко, как сам думаю.
— Тогда попробуй вырваться, — шепчу я. — Ну же, прошу… Ночь длинна и холодна, я и не рассчитывал на такое развлечение, мой Вьюнок. Неужели тебя послали ко мне, даже не рассказав, за что я был изгнан? Или ты посчитал эту историю страшной сказкой для Самайна?
Мне почти хочется, чтобы он начал вырываться. Или продолжил глупости и оскорбил меня всерьез. Увы, тогда игра может зайти слишком далеко. Дальше, чем стоит поступать с посланцем Вереск. Но о чём думала она, присылая ко мне этот пустоголовый цветочек? Или он ей настолько надоел? Нож касается нежного горла: не плашмя, самым лезвием, оставляя тоненькую алую полосочку ожога, но и этого хватает, чтобы Вьюнок всхлипнул. Горячий красный туман застилает глаза, бьет молоточком в висках. В паху тянет больно и сладко. Спокойнее, Керен. Ти-ше... Чего бы ни добивалась Вереск, глупо давать ей это. Поживи еще, мальчик… Ты слишком слабый, чтобы с тобой было интересно играть.
Резко рву запястье назад, на себя. Вьюнок охает, сгибаясь, подается назад, от ножа, и я легко разворачиваю его, валю спиной на подставленное колено, придерживаю. Наклоняюсь. Дикие, наполненные ужасом глаза совсем рядом с моим лицом. В уголках, между длинных пушистых ресниц, дрожат слёзы. У него хватает ума молчать. Или просто от страха онемел? Все-таки, похоже, что в Звездных холмах еще рассказывают историю полукровки Кереннаэльвена.
