Переход от праздности и неги к суровым военным реалиям был слишком резким. К тому же, в конце января, во время одного из налётов, я была легко контужена. Меня с тех пор рвало каждый день, но я и мысли не допускала, что могу забеременеть. Врачи незадолго до отъезда на задание признали меня бесплодной, уверяя, что без операции надежды нет. Я скрывала свою слабость, боясь, что меня отзовут раньше, чем я сумею реализовать свои намерения. И вот, в конце февраля девяносто первого, я получила сверхсекретный приказ, переданный по радио шифром — совсем как в фильме про Штирлица. Получила, но не выполнила его…
Именно поэтому тогдашний президент США, горячо поддержав послевоенные восстания курдов на севере страны и шиитов — на юге, вдруг неожиданно утратил интерес к ним. Он бросил доверившихся «освободителям» противников режима прямо под удары карательных подразделений. Сценарий предусматривал одновременное с началом мятежей устранение диктатора. Один или два раза об этом даже сообщали по радио, но известия оказались ложными. Привести приговор в исполнение, пусть ценой собственной жизни, должна была именно я.
Не буду перечислять все способы сделать это. Скажу одно — возможности были. И это притом, что «объект» — сам в прошлом боевик, ростом метр девяносто, постоянно вооружён и всегда начеку. Во время так называемых «физиологических контактов» любой мужчина как никогда уязвим, и этот не был исключением. В крайнем случае, я должна была раздавить у себя во рту ампулу с мгновенно действующим ядом, и тогда мы погибли бы оба.
Но во мне взыграла ненависть к агрессорам, к стоящим за ними силам, к собственному начальству, требующему от меня самоубийства во имя целей, лично мне не интересных. Собственно, почему молодая цветущая женщина должна уходить в могилу по прихоти поставщиков Пентагона, нефтяного лобби и некоторых, так сказать, соседей Ирака? Пусть сами делают то, что им нужно, а я умываю руки!
Почему-то мне стало так жаль себя, что я разревелась. Этого никогда ещё не случалось со мной. Только потом поняла, что речь уже шла не только о моей жизни, но и о жизни моего ребёнка, который тоже был бы обречён на смерть…
Кончилось тем, что я ненавязчиво намекнула «объекту» на возможность покушения. К тому времени я почти свободно говорила по-арабски. Он называл меня «шакра», как всех своих блондинок. Но поступок мой оценил и подарил невероятно красивый старинный перстень. Впоследствии ювелиры сказали, что украшение очень древнее и практически бесценное.
После этого меня внезапно перестали допускать до первого лица. И я доложила в центр, что не успела выполнить распоряжение, потому что очень чётко работала охрана. Они якобы проверяли меня перед каждым интимных свиданием, заставляя принимать ванну, открывать рот и демонстрировать служащим-женщинам самые сокровенные участки тела. На самом деле осмотр был вовсе не таким тщательным, и я вполне могла уничтожить их врага. Почему я не захотела это сделать, ты уже знаешь.
Бомбёжки к тому времени прекратились, и страна постепенно вновь переходила под полный контроль диктатора. Тебе, Артур, наверное, очень интересно узнать, как я на самом деле относилась к этому человеку, волею судьбы ставшему отцом моего первенца. Отвечу так — сложно. Я тогда спасла его от гибели, рискуя пойти под суд и надолго угодить в тюрьму, а то и быть просто «нечаянно» сбитой автомобилем. Пощадила я его не потому, что разделяла его политические взгляды и одобряла методы управления страной.
Я полюбила его как мужчину в самом примитивном, биологическом понимании этого слова. Мне вновь и вновь хотелось близости, как подсевшему на иглу хочется вколоть очередную дозу, даже если он понимает, что это — яд, смерть. Кроме того, как я уже говорила, нельзя было допустить, чтобы ещё в одном государстве, как за восемнадцать лет до этого в Чили, был реализован тот же дьявольский сценарий.
Моими усилиями исполнение приговора отодвинулось на целых шестнадцать лет. Но в итоге расправа свершилась. Я и в этот раз хотела помешать, даже принимала участие в подготовке его побега из тюрьмы. Уж такой я человек, что отец моего Стефана не может быть для меня чужим. Я хотела помочь ему, но на сей раз, Фортуна отвернулась от меня. О подготовке побега пронюхали, и экс-президента поспешили казнить. А я с огромным трудом, получив ранение, выскользнула в Иорданию, и затем — в Африку. Шрам на голове вечно будет напоминать мне о «новогоднем провале»…
А тогда, в девяносто первом, измученный неизвестностью папа примчался в Багдад и в ультимативной форме потребовал, чтобы я немедленно покинула это жуткое место — библейский Рай. Мы выехали в Египет, оттуда — в Нью-Йорк.
Не буду рассказывать, что мне там довелось услышать. О моих прошлых заслугах все как будто позабыли. Но всё-таки беременность спасла меня, и суда не случилось. Кроме того, сыграла свою роль полученная при бомбёжке контузия. Ухудшение здоровья не позволило выполнить задание — такой вывод сделали после тщательного изучения моих показаний, заключений медиков и экспертов.
Меня временно оставили в покое — чтобы не повредить ребёнку. Так я и прожила в Штатах до конца августа, когда родила мальчика с тёмно-фиалковыми глазами и кожей цвета кофе с молоком. Больше всего мне понравились его волосы — курчавые, как шёрстка ягнёнка.
Роды были тяжёлые, но обошлось без кесарева сечения. Сделали только эпидуральную анестезию, на чём настоял ведущий меня доктор Стивен Ричардсон. Его именем я и назвала сына. А второе — Аксель — мой мальчик получил в память папиного отца, своего прадеда.
Мы с папой старались не говорить о том, почему его в девяностом выдернули из Мексики и направили в «горячую точку». Наверное, именно для того, чтобы естественным образом подключить к делу меня. Я должна была появиться в Багдаде, ни у кого не вызвав подозрений. Я просто приехала туда с папой, будто бы на каникулы. В свои неполные двадцать пять я выглядела молодо, по-студенчески. Но, как ты уже знаешь, планам моего руководства не суждено было осуществиться.
Меня наказали молчанием — целый год не отвечали на мои просьбы позволить загладить вину, показать, что я ещё способна на многое. Но даже когда в начале девяносто третьего я прибыла в Москву, где познакомилась с тобой и Лёвой, дурная слава следовала за мной по пятам. Меня буквально травили, разве что не плевали в лицо. Постоянно напоминали о невыполненном задании и о внебрачном ребёнке. Я спрятала Стефана в родовой усадьбе и нигде с ним не появлялась. Даже Лёва узнал о существовании ребёнка только после нашей свадьбы.
Пребывание в «земном Раю» сделало меня ещё более опытной, привлекательной, желанной. Там я научилась исполнять «танец живота», жевать кат, есть руками, сидя по-турецки на коврах. Я слушала, как вокруг меня люди играют на местных музыкальных инструментах и поют чарующие, медово-сладкие песни.
Кроме того, во мне начали происходить странные перемены. Возможно, в этом возрасте, да ещё после родов, женщины меняются. Я не стала наседкой, зацикленной только на младенце, не превратилась раньше времени в старую матрону. Нет! Напротив, я ощутила себя ребёнком, заново открывающим мир. Там, где давным-давно библейская Ева вкусила запретный плод, я совершила то же самое. А, значит, взглянула на мир другими глазами. Я как бы снова потеряла невинность, но уже будучи не обкурившимся подростком, оглохшим от рёва мотоциклетных моторов. Я была в зрелом возрасте, в полном сознании. И потому поняла, что всё прежнее со мной случилось зря. У бесшабашной девчонки в кожаных штанах, со здоровенной татуировкой на предплечье, не могло быть ребёнка — по крайней мере, такого, как Стефан.
