— А Воронович где сейчас? Ты не в курсе?
Тураев тяжело вздохнул. Часы отсчитывали последние секунды — когда он ещё мог оказаться; и потому нужно было срочно сжечь за собой мосты. Возможность выбора не должна была соблазнять его и мешать действовать.
— Вот я всё и смотрю на смартфон, жду условную фразу. Мы договорились, что, если Славка почувствует себя в безопасности хоть на короткое время, то обязательно пошлёт мне сигнал. Ведь уже две недели прошло с того времени, как мы расстались, — и ничего. Я уже ко всему готов. Перестал бояться — и за него, и за себя. Лишь бы знать, что жертвы не напрасны, и досье пошло по инстанциям…
— Ну чего тебе, блин, не хватало? — тяжело вздохнул Тураев.
Он понимал, что и после всех своих невзгод не сможет отказать Лёвке и взвалит на плечи новый груз — тяжелее всех прежних.
— Твоя мать рассказывала моей, какие вина ты пил и какие кушанья ел. Один Нобелевский банкет, куда тебя привела Сибилла, чего стоил! «Шато Линч Баж» и «Лафит Ротшильд», салат из цитрусовых с лепестками роз и филе морского чёрта под анисовым соусом! Зажрался ты, корефан, и потянуло тебя на сопливую романтику. Твой Воронович сам в дерьмо влез, сам теперь пусть из него выныривает! Никто его насильно бандитом не делал. Он ведь, как и ты, МГИМО закончил и мог бы вполне легально в роскоши купаться. А Великий пост всегда после Масленицы приходит, он разве не знал? Обидели мальчика, пятак начистили? Чёрную метку послали? Небось, когда влезал в бандитские тёрки, ни о чём не думал и советов не просил? И продолжал бы жить, как прежде, не пни его Аргент под зад! Но теперь не о нём речь. Мне плевать, что будет с твоим Вороновичем. Грохнут — туда ему и дорога, курве! Но я менжеваться кончаю — не могу тебя просто так прогнать. Встретились после долгой разлуки — и снова разбежимся, ненавидя друг друга? Нет, я не могу забыть всё, что ты тут наговорил. И не бывало ещё такого, чтобы я заслабил — всегда понтоватым был. Пять лет из жизни не вычеркнуть, Лёвка. Извини меня за «феню» — сейчас душа просит.
— Артур, я тебя умоляю… Посмотри хотя бы материал, прикинь, что из него можно выжать. Я ведь тоже не лопушок какой-то, все эти дни специально по Москве и области колесил. Чтобы, если «хвост» есть, сбить со следа. Ведь дипломаты — все немножко шпионы, как ты знаешь. Я завернул к твоей матери, но в тот же день нанёс ещё несколько коротких визитов столичным друзьям. Тем, кто меня ведёт, трудно определить, какой именно визит был основным, а какие — отвлекающими.
— Это правильно, — одобрил Тураев. — Только особенно не увлекайся. Сейчас домой поедешь?
— Наверное, заскочу ещё к одному приятелю. А потом — домой. Дочкам и матери обещал пораньше вернуться. Нору Мансуровну предупредил, чтобы, в случае чего, объяснила мой к ней визит желанием выразить соболезнования по случаю кончины Альберта Александровича. А насчёт наших с тобой отношений она начнёт всем жаловаться, что ты меня не простил, и мы не хотим видеться. Пусть все так и думают — нам спокойнее будет…
— Да, мать сильно сдала, когда овдовела. — Артур словно только что осознал, каково было Норе все эти месяцы. — Очень горевала. Всегда выглядела великолепно, будто бы и не старела. А теперь прожитые годы будто бы враз проступили на лице.
— Я заметил. Всё это ужасно. Когда мой отец в девяносто третьем году скончался от анафилактического шока, прямо накануне возвращения в Москву, мать тоже лет на десять постарела. И поседела сплошь… Он нервничал из-за меня и Сибиллы. У него поднялось давление. И обычный, в общем-то, укол свёл его в могилу. А я, сукин кот, тогда особенно и не расстроился. Ведь отец был против нашего с Сибиллой знакомства, не говоря уже о браке. Первая мысль была: «Всё! Мы женимся!»
— Юнцы всегда жестоки, — согласился Артур. — Думают, что вечно будут красивыми, сильными и здоровыми. Мне сейчас даже перед отчимом неудобно. Мог бы и помягче с ним быть. Он ведь нас с матерью из общаги вытащил, и в моих проблемах частенько разбирался. Просил за меня, хоть потом и ворчал. Теперь вот мои собственные дети считают меня ископаемым, потому что мне не понять их продвинутую электронную жизнь. Да ещё посмотрели бы на меня сейчас — вовсе со стыдухи померли бы! И не поверили, что я когда-то на Краснопресненской набережной ногой дверь открывал. Ладно, давай твои дискеты, глянем, что к чему. Дабы отследить все твои контакты, да ещё вычленить визит к моей матери, действительно нужно истратить много сил и времени. Понадеемся, что мы успеем справиться раньше. Да, кстати… Сибилла знает о дискетах?
— Нет. Я же говорю — она в Африке. Связаться практически невозможно, пока она сама не пожелает. Мы прожили в браке больше тринадцати лет, но я совершенно не представляю, чем она на самом деле занимается. Моя супруга — терра инкогнита, вещь в себе. Спрашивать её о чём-то бесполезно, пока она сама не надумает поболтать и поделиться впечатлениями от поездки. Вполне вероятно, что она сейчас и не в Кении, но доказать это не могу. И не хочу, честно говоря. У нас двое общих детей, и я точно знаю, что это — мои дети. Признаюсь, что я негласно проводил экспертизу… Чтобы быть уверенным, отбросить всяческие подозрения. И мама знает, что девчонки — её родные внучки! Она ведь невестку не любит, и потому постоянно сомневалась. Возможно, захотела бы развести нас в случае появления огорчительных результатов. Нет, не удалось. Сибилла обещала только от меня рожать, пока мы супруги, и не обманула. Но в душу к себе она не пускает никого. Шутит, что у неё там слишком холодно и мрачно, и это мало кому может доставить удовольствие. Её скрытность нервирует меня чрезвычайно, да и мама постоянно подливает масла в огонь. Но, в то же время, я понимаю, что не могу жить без неё, и боюсь даже подумать о разводе. Разумеется, моё мнение для Сибиллы — ноль. Она делает только то, что хочет сама. Или то, чего требует от неё неведомое мне руководство. Могу только догадываться, где оно находится. Возможно, я ошибаюсь, но к нашему с тобой делу это не имеет никакого отношения. Представь себе, она ведь так и не ответила на вопрос о происхождении Стефана! Работала в ту пору на Ближнем Востоке, что и по наружности парня видно. И это — всё. Сибилла — не женщина, а кремень. И Стефан в неё пошёл. Я только могу предположить, что вся эта история позорная или страшная. Сибилла то ли стала жертвой насилия, о чём не хочет вспоминать, то ли вынуждена была совершить какой-то непростительный грех. Убийство, например, или предательство. Возможно, правда о тех днях способна бросить тень на Сибиллу, повредить её имиджу. Не знаю! Уже устал домогаться и бросил. Со Стефаном становится всё труднее общаться…
— Ему пятнадцать? — Тураев между делом взял у Райникова пакет с дискетами и сунул в нагрудный карман комбинезона.
— Да. Но мне всё время кажется, что он гораздо старше — ведь так много вместилось в эти годы! Кстати, выходки моего пасынка — не обычная глупая подростковая фронда, которая потом исчезает, как угри с лица. Он, понимаешь ли, не такой, как другие, и никогда не станет обычным. Иногда создаётся впечатление, что Стефан прилетел из космоса и в любой момент может там же исчезнуть. Поэтому я и пытался разговорить Сибиллу — ведь наследственность много значит в этом случае. Но она молчит, и это пугает меня больше всего. Я ведь взял её в жёны, несмотря на все мерзости, которые слышал о ней. Почему бы, кажется, не сказать хоть несколько слов об отце Стефана? Это всё до меня было. Да я и сейчас не позволяю себе ревновать, иначе разрыв сердца обеспечен. Стефан не пьёт, не колется — уже хорошо. Покуривает в меру. Учится отлично, занимается несколькими видами спорта. Великолепно владеет компьютером. Об его квалификации говорит хотя бы то, что он запросто увёл очень крупную сумму со счетов уважаемого британского банка. Сам он взломал защиту или работал с кем-то, оказалось тайной. Стефан всё взял на себя. А поскольку на тот момент ему не было четырнадцати, удалось отделаться сравнительно легко. Правда, пришлось Стефана забрать из престижного колледжа и перевести в Москву. Теперь вряд ли ему светит достойная карьера на Западе. Этот банк слыл неприступным даже для бывалых хакеров. А Стефан объяснил просто — будто бы почувствовал, как именно можно перекачать средства на определённый счёт. Что-то вроде внутреннего голоса. Не знаю, как это называется — ясновидение, яснознание… Ему даже в психбольнице пришлось полежать, но врачи признали его здоровым. Стефан ведь в детстве получил электротравму, когда решил самостоятельно разобраться в устройстве холодильника. И с тех пор началось необъяснимое. Если он говорит, что машина в дороге сломается, обязательно так и будет. У соседа в Швеции собака пропала, так Стефан во всех подробностях выложил, где и как надо её искать. Прогноз погоды даёт на неделю вперёд — и всё точно. Сунь ему любую групповую фотографию, и он безошибочно определит, кто на данный момент жив, а кто умер. И ещё, говорит, энергетика насильственной смерти очень мощная. Там же, в соседнем имении, был пожар. В результате погибла дочка хозяев. Думали, что просто в дыму задохнулась, а тело потом сгорело. А Стефан, ему тогда лет двенадцать было, побродил вокруг пепелища и вдруг начал вещать: «Это не случайное возгорание, а поджог. Сельму задушил чёрный человек, а потом сжёг». Представь себе — так и оказалось! Африканский мигрант, наркоман, дом ограбил и запалил, чтобы скрыть следы. А девушка была вольных нравов — друзей имела всяких. Стефан даже маленькую левретку описал, любимицу Сельмы, хотя сам её никогда не видел. Я много ещё мог бы рассказать про пасынка, но главное ты понял. Единственное, на что врачи просили обратить внимание, — болезненное пристрастие к риску. Он ведь из украденных денег ни цента не взял — не нужно было ему ничего. Просто хотел проверить себя — сможет ли? Смог. Обожает делать то, что запрещено. Таким образом, доказывает, что презирает запреты, отстаивает свою свободу. Ему скучно быть таким, как все. И потом постоянно выкидывает опасные фортели…
