Артур видел пули в воздухе — не серые, а красные, как рой раскалённых оводов. Они насмерть жалили людей, остывали в их крови, и Артур даже слышал шипение. Он заново вспоминал страшный январский сон, который сбылся через одиннадцать недель — перед ночью с четверга на пятницу.
Тураев видел выпущенную из-за фургона гранату, которая так же медленно, покинув вздрогнувшую на плече стрелка «трубу», поплыла к заправке. По её корпусу растекался жидкий огонь, словно граната покрылась трещинами. А потом оттуда, изнутри, полыхнула пламенем. И скрюченные, светящиеся куски металла не спеша полетели в разные стороны. Они вонзались в стёкла, в деревья, в людей. Кое-какое железо отлетело к осевшим по весне сугробам, упало в лужи, увязло в жидкой холодной грязи полей и обочин. Один осколок даже пробил лобовое стекло проезжавшего мимо грузовика, по счастью, не задев водителя.
… Тураев видел, как геликоптер садится на площадку «Склифа», как его самого достают и перекладывают на носилки. Только сейчас Артур узнал во втором раненом Арсения и увидел, что у него совсем нет правой руки…
А ведь сегодня днём они стояли у ворот другой клиники — сильные, здоровые. Мать, Пашка Бушуев, Макс и Тёма были с ними. Из шестерых выжили двое, и оба останутся калеками. Они могли не ехать в Дорохово, и все было бы иначе. Впрочем, какая разница? Не сегодня, так завтра, через неделю — но этот налёт всё равно случился бы. Да, погибли одни, а могли другие — такие же невиновные.
И снова будет боль, будет кровь, потому что неведомый враг не успокоится. Те, кто налетел сегодня на заправку, лишь исполнители. А кто их послал? Узнать бы, откуда ещё ждать беды, думал Артур. И чувствовал, как огромные, во всю голову, часы тикают в его мозгу, отсчитывая секунды.
Вот его перекладывают на каталку, вот толкают в лифт, вот мчат по коридору в операционную. Рядом со всех ног бежит молодой медбрат, высоко подняв бутылку с физиологическим раствором. От бутылки тянется резиновый тонкий шланг к руке неподвижно лежащего человека, и Артур Тураев видит это сверху. В соседней палате уже занимаются Арсением Райниковым, и везут новых пострадавших машины со сверкающими маячками…
А там, на АЗС, всё ещё идёт бой. Стреляет по мотоциклистам ещё живой Макс, и Тёма пытается подняться, схватившись за колесо мощного джипа. Эх, ребята, я-то вас неласково встретил, а вы за меня жизнь отдали. Вот, падает бандит с мотоцикла, за ним — другой; а потом Максу в лоб попадает пуля. Арсений бросается к нему, хватает короткий автомат, стреляет по фургону, по джипам.
Похоже, вся троица прилежно тренировалась в тире, в зале, но в настоящем бою никто из них до этого не был. Но всё равно молодцы — помогли нам с Пашкой. Если бы не Ольгин эксцесс, могли бы дождаться подмоги. Артём-то совсем молодой, хоть и накачанный. Уши мальчишечьи, как лопухи, и затылок стриженый по-школьницки…
Тураев видел, как плеснул у самого «мерса» голубой взрыв, и Арсений удивлённо уставился на свою оторванную руку. Потом левой рукой он сдёрнул с себя кашне, ухватив другой конец зубами, перетянул обрубок у плеча. Приостановил кровь и принялся судорожно искать мобильник, который, уже разбитый, валялся среди стреляных гильз, грязи и крови.
А из здания, где размещалось кафе, торчали любопытные физиономии. Оттуда тоже снимали бой на телефоны и глазели просто так, попивая кофе и жуя бутерброды. Зрители чувствовали себя в безопасности, и ошибались. Шальные пули вполне могли их достать, и взрыв топлива потряс бы кафе до основания. Так что вылетели бы они через стены небесного цвета, и стукнуло бы о землю всех этих жрущих уродов…
А потом Тураев очутился на вечерней московской улице, которую очень хорошо знал. Он поднялся по лестнице, прямо сквозь дверь вошёл в квартиру матери. И тут же захотел убежать прочь от этой роскоши — старинной мебели, тяжёлых штор, пуфиков, статуэток, рояля «Мюльбах». И от надрывно воющей кошки, которая повисла на дверной ручке. Вот выскакивает на площадку сосед, звонит, стучит в дверь Тураевой, но ему никто не открывает.
Артур мгновенно, одним шагом, вышел на улицу, но всё же услышал, как часы в спальне пробили восемь. Он побежал прочь от этой тёмной, мёртвой квартиры, подгоняемый невыносимой тоской. И решил, что так, наверное, чувствуют себя грешники в аду. Потом захотел остановиться, отдохнуть, но всё равно бежал, не останавливаясь, заново проживая свои тридцать восемь лет.
Он бежал и думал, как редко на самом деле радовал людей и как часто их огорчал. Наконец он докатился до края и пожертвовал собственной матерью ради торжества какой-то абстрактной справедливости. «Досье Вороновича» оказалось никому не нужно. Можно было не собирать его, не прятать, не переправлять за рубеж, не доводить до сведения властей. Досье хлопнуло и лопнуло, как прожжённый сигаретой воздушный шарик. А люди погибли по-настоящему, и Стефан взаправду лишился языка.
Так уже бывало — в двухтысячном, когда Валерия Леонова покончила с собой и этим направила Артура на тропу вендетты. В результате ему пришлось заплатить компенсацию бандитским детям, потому что так постановил суд. Чем он расплатится с новыми своими жертвами, которых приговорила Сибилла? И захочет ли она теперь быть с Артуром, обожжённым и израненным?..
Он беззвучно закричал, вновь увидев мать. Она шла вдалеке и одновременно была рядом. И эта, вторая Нора, улыбаясь, дёргала унизанный стеклярусом толстый шнур у окна в спальне. Шторы падали на окно, и вечернее солнце гасло. Мать пропадала во тьме, и Артур понимал, что теряет её навсегда…
Тураев бежал до тех пор, пока не понял, что должен сделать выбор — иначе кошмар не уйдёт. От него зависело, замрёт ли сегодня жуткий конвейер мести и смерти, или поползёт дальше. Каждый акт этой трагедии порождает новых преступников, вовлекая в порочную орбиту доселе непричастных людей. Теперь они все равны — Артур, Сибилла, тот невидимый враг, что послал боевиков к заправке. Тураев не сомневался, что был главной мишенью. Кто-то хотел расквитаться с ним за гибель братьев Василенко, потому что в расправе с Аргентом Артур участие не принимал.
Надо остановиться, думал он, изнывая от чудовищной душевной боли. В этом, новом состоянии, страдание такого рода было мучительнее всех ран и ожогов. Где-то рядом бродил тот самый враг — невидимый и от того более ужасный. Нужно повернуться и встретить его лицом к лицу. Сказать: «Хватит, навоевались! Мы квиты. У каждого из нас своя правда. И я не могу запретить тебе любить этих «оборотней» только на том основании, что я их ненавижу…»
Всё это время он слышал карканье ворон и стрекотание галок. Обезумевшие от пальбы птицы тучами носились над заправкой, выматывая и без того натянутые нервы. А вот сейчас стало тихо, и Артур догадался, что находится уже не в Москве.
Он скользил над заснеженными горами, под синим хрустальным небом. Неподалёку шумел вертолётодром. Над ним зависли гигантские «стрекозы», разгоняющие своими пропеллерами снежную пыль. С почти стометрового трамплина, уже разогнавшись до нужной скорости, съезжал человек в чёрном костюме, шлеме и очках. Вот он миновал «стол отрыва» и полетел по изогнутой траектории, наклонившись вперёд, расставив лыжи и отведя назад руки. Чёрная фигура двигалась уже не по снегу, а по небу, как дух тьмы и зла; и Тураев понял, что это ОН. Нужно только дождаться, когда закончится недолгий полёт, и лыжник снимет очки.
