— Поехали. Кирюш!
Алексей, опираясь ладонями на горячий стол, поднялся тяжело, неуверенно, чувствуя полное своё бессилие и в то же время понимая, что нельзя терять ни минуты.
— Душ примешь — и вперёд! В другой раз погуляем…
— А я всё думаю, Лёш, чего твоему пруду не хватает.
Кирилл, прищурившись, осматривал геометрически правильные дорожки, клумбы, парапеты. Поддерживая старшего брата под локоть, он шёл легко, пружинисто, будто не грызли его душу сомнения и предчувствия.
— Ты бы кувшинки посадил, что ли! Или азоллу — такой папоротник плавучий. Затянет водоём, как кружевом — я у себя в Черногории такой развёл. А лучше всего здесь будет понтодерия сердцевидная — как раз в тон клумбе. Когда вернёшься сюда, подумай над этим. В Ницце вряд ли такое встретишь!
— Подумаю, — пообещал Алексей, поднимаясь по широкой лестнице к входу в розовую виллу. — Только не знаю, приживутся ли они тут. — Он остановился, обернулся, оглядел свои владения, будто прощаясь. — Но если даст Бог возвратиться, непременно попробую высадить. — Алексей немного постоял, жадно вдыхая влажный тёплый воздух. И повторил с невыразимой тоской, почти шёпотом: — Если даст Бог возвратиться…
Теперь им со Стефаном придётся вместе уходить из гимназии — за три-то месяца до окончания… Нет, лучше всё же закончить, не обращая внимания на скандалы. Есть ещё вариант — перейти на домашнее обучение. Но так обычно поступают те, кто болен, а они и здоровы, и счастливы…
Можно подумать, что вокруг их одни девственники, которые лишь в стыдных снах видят что-то нехорошее. И учителя об этом ничего не знают, потому что молчат, как по уговору. Вот стоят такие мальчишки и девчонки у интерактивных досок, пишут пальцами или карандашами на дисплее цифры, буквы и знаки. А после разбиваются на пары и идут трахаться — или к себе домой, или к друзьям на хату. И если до сих пор Эмилию порицали за излишнюю разборчивость и неприступность, то теперь клеймят как шлюху, ведьму и доносчицу.
В Сети, на панелях с гимназическими новостями, в безграмотных «олбанских» записочках, в нарочито громких разговорах возникают то фотографии Эмилии, то её имя, то подробности цыганского колдовства «на приворот». И откуда они смогли узнать, да ещё так быстро? Эмилия и бельё застирала, и даже утюгом прогладила, чтобы предки раньше времени не всполошились. Так всё равно разнюхали!
«Жучки» у папы на вилле стоят, или прислуга очень уж любопытная? Знать бы, что всё так получится, потерпели бы до окончания гимназии. А там им уже будет по шестнадцать. Эмилии исполнится двадцать второго июля, Стефану — тридцатого августа. Думали пока тайком встречаться, но не повезло.
Шестнадцать — уже что-то. Можно даже пожениться, но с согласия родителей и властей. Пока предки ничего не знают, хотя вся гимназия гудит. Они без понятия или делают вид? Не хотят, чтобы их обсуждали и жалели? Девочка надежды подавала, шла на золотую медаль, готовилась учиться в Англии, а теперь у неё совсем другие перспективы. То, что простилось бы другой гимназистке, Эмилии Рубановой не простится никогда. В их элитном заведении, как и везде, не любили умных и красивых.
… В детстве Эмма была пухленькой, носила очки — и подвергалась травле. А рядом спокойно существовали и жирные, и очкастые, но им никто не ставил это в вину. И характер у неё всегда был тихий, покладистый, без заносов и выпендрёжа, но это не помогало найти друзей. А Эмилия очень хотела иметь компанию и переживала, пытаясь понять, чем не угодила сверстникам. Думала задобрить их подарками, давала списывать — то тщетно!
Потом ей надоели карикатуры и насмешки над её внешностью. Начались мучения на диетах, в офтальмологических клиниках и спортивных секциях. К четырнадцати годам Эмилия расцвела, как чудесный бутон под жарким южным солнцем. На детских снимках её узнавали с трудом. И если в классе раньше потешались над её уродливостью, то теперь стали донимать на переменках и уроках, предлагая своё общество на ночь. А, получив отказ, дарили бананы, намекая на возможность удовлетворения таким образом. Эмилия проклинала себя за то, что на медосмотре слишком громко сказала врачу, что ещё не живёт половой жизнью…
Она не раз хотела наглотаться снотворного, но не знала, сколько нужно взять таблеток, чтобы умереть наверняка. Завидовала «наркам», которые в любой момент могли сделать себе «золотой укол». О том, чтобы броситься с крыши, повеситься или утопиться, речи не шло — Эмилия и в гробу хотела лежать красивой.
От отца, конечно, всё это скрывала, а с мамой делилась своими бедами. Но вмешательство Розы Рубановой только распалило травлю, будто в тлеющий костёр плеснули бензина. И Роза решила всё-таки объявить мужу, что забирает дочку из этого серпентария, навсегда запомнив, что такое современная гимназия!
Эмилию швыряло то в жар, то в холод. В одно утро она ни за что не хотела идти в гимназию, но через день рвалась туда в надежде что-то доказать мучителям. Она наговаривала на себя, уверяя, что давно уже потеряла невинность, но ей никто не верил. Девчонки предлагали пойти в туалет и каким-то образом доказать правдивость своих слов.
Бедняжка была готова отдаться первому встречному под любым кустом, но дочь Бориса Рубанова считалась в этом смысле лицом неприкосновенным. Суровый отец-консерватор отрубил раз и навсегда, что первый же мужчина Эмилии станет её мужем — или пусть ищет свою голову на свалке. И потому долго не находилось смельчаков для первой красавицы и одновременно изгоя их класса. Её сайт в Интернете пестрел оскорбительными репликами типа «Убейсибяапстену» или «В Бобруйск, жывотное!»
На праздники девчонки в один голос требовали являться только с бой-френдом и любой ценой добывали их — из соседних школ и лицеев. Кто-то приходил с совсем взрослыми, и таких особенно уважали. А Эмилии даже потанцевать было не с кем, и она «линяла» сразу же после торжественной части. Но всё-таки не хотела навсегда уходить из гимназии побитой собакой. Следовало удалиться достойно, показав класс всем этим Салтыковым, Аскеровым и прочим извергиням.
В сентябре прошлого года, сразу же после начала занятий, у Эмилии спёрли любимый розовый ноутбук, подаренный родителями на пятнадцатилетие. Он остался лишь на фотографии, где счастливая именинница рассматривала это чудо сияющими глазами, держа его в правой руке, а пальцы левой прижимала к губам, будто не веря в происходящее. Ещё от него остались кожаный чехол и такая же «мышка», которые Эмилия сохранила в своей сумочке. После этого она уже не надеялась на примирение с классом и, повинуясь предчувствию, ждала возможности отомстить.
И возможность представилась — в классе появился неподражаемый Стефан Силинг. Все шептались о том, что дед у него швед, а бабушка — чилийка, и потому он так мощно «зажигает» на танцах. Девчонки тут же начали колдовать, заставляя раба Божьего Степана думать о себе, скучать; звали его домой, на улицу, нагоняли на него любовную тоску.
Прослышав, что он любит блинчики с яблоками и изюмом на минеральной воде, гимназистки тут же встали к плитам, шокировав мам и домработниц. Конечно, каждая влюблённая добавляла в тесто капельку своей крови. Вроде бы, поначалу удача улыбнулась Лоре Аскеровой, которая глухой ночью вызывала любимого «не из печной трубы, не из мёртвой земли, не из морской воды», а после свои права предъявила и самая авторитетная девчонка Ульяна Салтыкова.
