Не стерпев такого успеха новичка, мальчишки решили устроить ему «тёмную», что привело лишь к очередному его триумфу. Применив какие-то особые, «шпионские» приёмчики, он в одиночку раскидал десять человек, а сам не получил ни одной царапины.
После этого случая рейтинг Стефана взлетел на недосягаемую высоту, и юные соблазнительницы, повыше поддёрнув мини, выстроились в очередь в поисках его благосклонности. Но Стефан ограничивался только невинным флиртом, в то время как про него ходили самые невероятные слухи. Якобы он в прежней школе совратил учительницу, а ещё раньше ограбил банк.
Кое-кто даже уверял, что Силинг в пьяной драке зарезал человека, но этому поверили немногие. Далее гимназисты обоего пола, совершенно помешавшись на своём однокласснике, принялись наперебой сочинять про него самые страшные и стыдные сказки. А потом, поёживаясь и хихикая, рассказывали их в туалетах и во время перекуров на школьном крыльце.
Стефан, в отличие от Эмилии, относился к возне вокруг своей персоны совершенно спокойно. У него была какая-то своя жизнь, куда он не впускал посторонних. Парень не собирался никому ничего доказывать и объяснениями себя не утруждал. Он игнорировал почитаемый другими гламурный стиль и являлся в гимназию в мешковатых джинсах, в вытянутых кардиганах на «молнии» или свитерах столетней давности; в более тёплую погоду надевал пиджак с ярким шейным платком.
Силинг словно дразнил распалённых ревностью девчонок, оказывая предпочтение то одной, то другой, но ни с кем не сходясь по-серьёзному. Тогда ему придумали взрослую любовницу, которой он якобы поклялся на крови, что никогда не изменит.
А Эмилия уже решила, что спор выиграет она, и готова была ради этого погубить свою бессмертную душу. Она накупила оккультных книг, стала носить амулеты и оберёги, но никак не могла попасть к Стефану домой, чтобы оставить там заговорённые клочья собачьей и кошачьей шерсти.
Она тоже не раз шептала под луной: «Сон про меня, сон для тебя, для Божьего раба Степана. Аминь». А в ненастные дни просила «тринадцать ветрей, тринадцать вихрей поднять горе и послать на любимого, чтобы он горевал, скучал и света белого не видел». Но в тот день, когда они оказались в постели, она не шептала ничего, а просто плеснула вино из своего бокала в бокал Стефана. И дальше отдалась на волю судьбы, понимая, что заветное желание вот-вот сбудется…
Тогда Стефан завернул к ним с Рублёвского рынка, принёс с собой дискету и сказал, что за ним следят. Подозрительная «тачка» вела его до самых ворот, и сейчас там стоит. Поэтому дискету на Каланчёвку должен отвезти кто-то другой, в незнакомой машине. Артура предупредили, что «письмо» привезёт рыжий парень в бейсболке и куртке-аляске. Это был водитель одной из тех иномарок, что выехали из рубановских ворот и были зафиксированы «наружкой». Стефан с Эмилией остались в коттедже одни, но сразу в койку не бросились, а обставили всё красиво.
Эмилия торопливо разогрела луковый суп и куриные грудки с грибами, сунув глиняные горшочки в СВЧ-печку, достала бутылку аргентинского вина «Эль-Пасо Марло». Ну а после обеда они вполне естественно оказались в спальне Эмилии, потом — в её постели, и при этом позабыли закрыться на задвижку…
Эмилия даже не сняла александритовые серьги, возвращённые из цыганского табора и заговорённые на вечную любовь. И никто уже не мог бы убедить Эмилию в том, что всё произошедшее — простое совпадение, и никаких чудес не бывает.
За эти полчаса она была готова отдать жизнь, всю кровь по каплям. Она была готова идти на край света — со Стефаном или него. Та сумбурная ночь на Каланчёвке, когда Артур Тураев объяснял им суть будущей работы, окончательно укрепила Эмилию в её намерениях. Так и случилось — это судьба. Если бы не пропавшие вещи, не удалось бы встретиться с Артуром. И не передал бы он через Дору Львовну приглашение прибыть на Каланчёвку. А ведь именно там их со Стефаном повенчало общее опасное дело.
Бедная мама верила своей примерной девочке и ни о чём не догадалась по приезде. А вот в школе откуда-то узнали буквально на третий день, хотя юные любовники железно хранили тайну. И завертелся смерч оскорблений, угроз, подозрений; а после соперницы перешли к действиям…
По возвращении из Щербинки, где толстая грязная тётка передала Эмилии не дискету, а стопку общих тетрадей, на них напали у самого дома. Разбили камнями, помяли битами мамину машину, и притом во всё горло орали матерные речёвки про б… и ведьму, которую в следующий раз они сожгут на костре.
А теперь ей казалось, что тело действительно объято пламенем. Эмилия металась на широкой кровати, стаскивала со лба пахнущий уксусом холодный компресс, отталкивала чьи-то руки. И порывалась, вскочив, в одной пижаме броситься на улицу, где сквозь метель и ветер уходил от неё Стефан. Уходил навсегда, и она была не в силах остановить его, спасти, вернуть. Болела грудь, кашель разрывал горло и лёгкие; словно раскалённым вертелом пронзало живот.
Эмилия свалилась с пневмонией в тот же день, когда разбили машину, а неведомые люди с автоматами отогнали нападавших. Она всё рассказала маме, обливаясь слезами, умоляя простить, потому что всё произошло из-за Стефана. Теперь она может уйти из гимназии, уйти даже из жизни. Она отомстила всем врагам и готова принять любую кару. Перепуганная Роза немедленно поставила дочери градусник и с ужасом увидела цифру — тридцать девять и пять. Тогда Роза решила, что у Эмилии бред…
— Красные человечки, мама! Тут много красных человечков! И они все пляшут на ковре… Как смешно! Малюсенькие, а хоровод водят! И вприсядку! И канкан! Нет, ты только глянь, какая прелесть!
Девушка то плакала, то смеялась, указывая остолбеневшей матери на совершенно пустой ковёр. Потом она падала на подушки, замолкала, пытаясь что-то припомнить. Огромные, ярко блестящие её глаза беспокойно метались в орбитах, а на воспалённых губах засыхала кровь.
— Эммочка, доченька, милая, хорошая! — причитала Роза, пальцами и рукавом шёлкового халата вытирая слёзы. Куда засунула платочек, не помнила, и второй тоже где-то обронила. — Ты узнаёшь меня? Узнаёшь свою мамуленьку? Скажи мне что-нибудь, лапонька! Где у тебя болит?
— У меня везде болит, всё-всё! Каждый мускул, каждая косточка. А рёбра так и давят на грудь, дышать невозможно… Ты расстегни мои рёбра, мама… Раздвинь их, пожалуйста! Тогда мне станет легче…
Роза Рубанова, такая же красивая, как и дочь, моложавая вследствие нескольких пластических операций, бестолково бегала по комнате, бормоча проклятия и Доре Львовне, и слишком алчному Артуру Тураеву, которого совсем недавно боготворила. И, самое главное, проклинала Стефана, из-за которого дочка теперь умирает, уходит из объятий матери за этим малолетним подонком.
Роза твердила себе, что Эмилия бредила, когда признавалась в своём падении. Но Зина, горничная с Рублёвки, шепнула ей по секрету, что, заглянув в спальню Эмилии, увидела её в одной постели с «этим чёрным дылдой». Она, конечно, тут же закрыла дверь, но сочла своим долгом предупредить мать. А то дочка начнёт пухнуть, и ищи потом ветра в поле! Умолчала Зина только о том, что гораздо раньше, чем Розе, сообщила об этом своей подруге, служившей в дому у Салтыковых…
