— Я должна идти! Мне надо тетрадки отдать! — опять заговорила Эмилия, забыв о недавних жалобах. — Мне Артур обещал… на Каширку…
— Без тебя обойдутся! — зло ответила Роза, меняя компресс и думая, не вызвать ли со службы Бориса. Ребёнка, скорее всего, придётся госпитализировать. — Тетради я отвезла, всё в порядке. И больше никаких Артуров, никаких Стефанов! Отпусти дочку хоть на несколько шагов — и нате! Пусть твой Стефан на Каширку едет, хоть к дьяволу в печёнки, но тебя я им не отдам! Ты у меня одна! «Тачка» — ладно, починят, но к человеку запчастей не придумали…
— Мама, знаешь, в тот день, когда мы… со Стефаном… он мне сказал, что скоро погибнет! И я побоялась никогда больше его не увидеть. Мама, я правда ему отдалась! Навсегда! Не ругай меня, но я умру без него. Вы меня в выпускном платье похороните, ладно? И в туфельках хорошеньких, со стразами. Они ведь мне не понадобятся больше… Ему цыганка Раиса, та, что вещи у меня выманила… Она в Рублёвке тоже гадает… Когда они с тем человеком стояли, который диск отдал, Раиса и подошла. Другого Александром звали… Раиса говорит ему: «Тебя скоро убьют или посадят!» И Стефану тоже сказала сразу: «У тебя недавно отец погиб, и тебе угрожает смерть! Баб остерегайся!» Он ей отвечает: «Это отчим погиб, а не отец!» А Раиса: «Какой отчим, родного отца ты потерял!» Стефан вообще ничего не понял, но мне всё рассказал. Очень волновался, хоть и скрывал. Раиса вообще ничего не знала про него, а сказала верно…
— Наврал он всё, чтобы тебя добиться! — перебила Роза. — А ты, дурёха, пожалела его. Дешёвый спектакль, и всё. Теперь я места себе не найду, даже если ты поправишься. Что папе скажем? Ему ведь с сердцем плохо станет! Он так берёг тебя! А девки ревнивые впрямь изуродовать могут. Придётся тебя на домашнем обучении до экзаменов держать. Лишь бы без осложнений обошлось, а то гимназию кончать надо. И такое придумать про цыганку! Лёвка ему не отец, и каким ветром Сибиллу надуло, никто не знает. Видно, что восточный мальчишка, и всё. Вот так рано и загулял мне на горе! Доча, лежи и компресс не сбрасывай. Пить хочешь? Я клюквенный морс сварила. А потом уколы сделаем — время подошло…
— Да, я очень хочу пить. Мама, дай мне целую кружку! Во рту всё солоно и сухо. А потом помоги… Мы вместе поедем на Каширку. Там тётка должна Стефана ждать сегодня. Я хочу проследить, чтобы с ним ничего не случилось!..
— О, Господи! — простонала Роза. — Она сошла с ума! Она действительно сошла с ума, а я должна всё это слышать!..
Мать едва успела напоить Эмилию морсом и сделать ей уколы, как запиливал симпатичный малиновый смартфон на тумбочке у постели. Роза не успела и глазом моргнуть, как дочка схватила его, увидела номер на экране и улыбнулась запёкшимися губами. По худенькому личику Эмилии текли струйки пота, и замазанные йодом царапины от разбитого автомобильного стекла выделялись на нём особенно ярко.
— Да, да, это я!
Эмилия вцепилась в смартфон обеими руками. Спальня колыхалась перед ней, и искажённое злобой лицо матери расплывалось белым пятном.
— Я всё думаю о тебе, — каким-то далёким, грустным голосом сказал Стефан. — Как ты себя чувствуешь, Эмили?
— Я тоже о тебе думаю! — крикнула Эмилия и тут же закашлялась, — Прости, я почти не могу говорить. Ты как, поедешь сегодня? — Девушка знала, что любимый поймёт её.
— Да, придётся. Ты больна, а Сюзанна улетела в командировку.
— Я совсем не плохо себя чувствую! — Кашель душил Эмилию, но она героически пыталась спустить ноги с кровати. — Хочешь, я сгоняю к этой тётке? На машине можно, а там совсем немного пройти. Мама, ну не надо, не трогай меня! — Эмилия вместе с трубкой нырнула под одеяло. — Стеф, я люблю тебя! Я хочу тебя! Знай, что я вся твоя! Но мама очень ругается, отнимает телефон… Стеф, береги себя! Мама, ну то же ты?.. — И связь оборвалась.
Стефан отключил мобильник и положил его на стол, за которым, попивая кофе и постукивая сигаретой о пепельницу, сидел Артур Тураев. За окнами каланчёвской квартиры темнело, и улицу заметала позёмка. От Комсомольской площади доносились гудки электровозов, и завывал усиливающийся к ночи ветер.
— Ей плохо совсем, я же слышу. Почти говорить не может, всё время кашляет. — Стефан тоже закурил, и Артур ничего не сказал ему. — К тому же Эмка бредит. Предлагает к Шубиной поехать. А мать на неё орёт — в трубку слышно. Похоже, знает уже всё про нас. Странно! — Стефан смотрел на Артура своими удивительными глазами, которые каждую минуту казались разными — то злыми, то добрыми, то светлыми, то тёмными. — Вся гимназия этим занимается, кроме малышей, а для нас какой-то особый устав введён? Я бы на ней хоть сейчас женился…
— У нас с четырнадцати лет можно, — Артур глубоко затянулся. — А ты — её ровесник, к тому же иностранец. Так что вряд ли тебе грозит статья «За совращение малолетних». Другое дело, что её родители не согласятся. У них насчёт Эмилии, вероятно, другие планы.
— Она им не вещь! — Стефан сверкнул глазами, и по его лицу пробежала судорога. — Обещала дождаться до того времени, когда предков спрашивать не придётся. Она любит, я люблю — что ещё нужно? Как я чуть не год учился в этом классе, а Эмку не замечал? Наверное, потому, что не лезла, не клеилась. Какая-то вся забитая, в углу сидела тихонько. Мне наперебой дудели, что она дефективная. А оказалось — на медаль идёт! И глаза у неё такие — будто в каждом по золотому лотосу распускается! Хорошо мне с ней, как ни с кем раньше не было. Много раз слышал слово «люблю», но всегда знал, что это просто так… А Эмили действительно любит. Только она одна — нежная, ласковая…
Стефан вдруг схватил Артура за руку, сильными пальцами стиснул запястье. Тураев едва не выронил сигарету и удивлённо поднял брови.
— Тогда… ну, в первый раз… вы про Эмилию на кухне сказали… Что она меня любит…
— Да, помню. — Тураев посмотрел на часы. — И что же?
— Я сначала не поверил. Как меня любить можно? Да никто, никогда… Даже мать! А уж другие… Я только мешаю всем, жизнь уродую. И вдруг… Прямо дыхание перехватило. Вы сказали мне тогда: «Сынок!» Знаете, ведь на Западе нет отчеств. Там не чувствуешь свою неполноценность. А в России обязательно нужно знать имя отца. Меня зовут Стефан Аксель — и всё. У нас рано отрываются от семьи, и вроде бы всё равно, откуда ты взялся. А здесь это очень важно. Я увидел, что есть люди, которые жалеют меня и понимают. И я не хочу расставаться с вами, Артур. Вы сказали, что у вас сын есть, почти мой ровесник. Но он далеко, а я рядом. Возьмите меня в сыновья! Пусть не по документам, а только по уговору. Считайте себя моим отцом. Лёва правильно говорил — мы чем-то очень похожи с вами!
— Ну, хорошо!
Артур, закусив губу, потрепал Стефана по его бесподобной причёске, прижал его к груди. Потом откинулся назад, заново рассматривая парня.
«А о нём у меня душа не болит!» — сказал в том памятном разговоре Яков Райников, заставив Тураева содрогнуться. Если о ребёнке ни у кого душа не болит, и мать спокойно покидает его на месяцы, даже на годы, то что с него требовать можно? И заплакал Стефан тогда, на кухне, похоже, впервые в жизни. Его заледенелое сердце начало оттаивать, и влага вышла горячими слезами.
