— Это что? — Стефан придвинулся поближе.
— Пропуск в камеру хранения на Курском вокзале. У тебя феноменальная память, как я слыхал. Запоминай на всякий случай. Я все эти недели перевозил кейс в разные ячейки московских вокзалов. Если мне удастся сегодня выскочить, остаться на свободе, я сам возьму досье и сделаю то, что пообещал Лёвке. Но при другом раскладе придётся действовать тебе. Ты скажешь, что потерял жетон, что у тебя его украли, что сгорел при пожаре… Всё, что угодно. Но номер ты должен твёрдо помнить. И никому, ни при каких обстоятельствах его не называть. Обратишься на вокзал лишь в том случае, если точно узнаешь, что я мёртв или посажен. И в курс дела ставь только очень надёжного человека. Например, свою мать, когда она вернётся…
— Мать? — удивился Стефан. — Она разве в теме? Похоже, они с Лёвой давно уже не виделись…
— Даже если не в теме, ты объясни. А вдруг знает? Это тоже реально. Вряд ли она откажется выполнить последнюю волю мужа, покарать его убийц. Насколько я знаю, Сибилла-Мария врагов не прощает.
— Это действительно так опасно? — Стефан, нахмурив брови, смотрел на жетон и будто фотографировал его взглядом. — Вы можете погибнуть?
— Не только я, но и ты, сынок, — мягко, проникновенно сказал Тураев, и Стефан вздрогнул. — Ты должен быть готов… Или откажись сразу. Операцию закончу я один, и кейс из камеры заберу. Не бойся, я не стану тебя осуждать, если ты повернёшь назад сейчас. Но после того как мы расстанемся, ты потеряешь право на слабость и страх. Думай, пока есть время, но его очень мало. Нам нужно уходить отсюда, пока нас не взяли и тем самым не вывели из игры. Итак? — Тураев пристально смотрел на Стефана. — Я раскрыт — без сомнения! Остаётся уповать на удачу. Я постараюсь оторваться от «хвоста» — в лесопарке, да ещё в сумерках это несложно. А ты выходи через полчаса после меня и езжай на Каширку. Возьмёшь материалы у Шубиной, потом передашь мне, если всё пройдёт нормально. Место встречи уточним позднее. Если я исчезну, действуй по своему усмотрению. Но любой ценой постарайся всё сохранить до приезда матери. Всё-таки я надеюсь, что ты пойдёшь со мной до конца. Мой родной сын Амир не желает меня знать. Но ведь он и не делал добровольный выбор — быть моим сыном!..
— Отец! — Стефан качнулся к Тураеву и крепко обнял его. — Я хотел этого! Никогда никого так не называл — с Лёвой мы были по имени. Я докажу, что ты не ошибся! Моя жизнь в руках Господа, но пусть Лёва видит с небес — я сделал всё, что мог!..
— Спасибо! — Тураев спрятал жетон прямо во внутренний карман, застегнул «змейку». — Мы ведь не знаем, как всё там будет, кому придётся тяжелее, а кому легче. Но я обещаю тебе сражаться до конца, а ты пообещай мне то же самое. А удастся ли нам победить?.. К сожалению, никто этого сейчас гарантировать не может. Слишком сильный, подлый и жестокий у нас с тобой враг. А мы — одни против многоголовой гидры. И всё-таки надо верить в победу — иначе нельзя воевать!..
— Против тысячи вдвоём? Это мне по вкусу! Я верю в победу. — Стефан поднялся с бортика ванны, показывая, что готов действовать. — Ты идёшь первым? — Теперь он так обращался к Артуру. — Прямо сейчас?
— Да, еду на своём джипе. Даже лыжи специально прихватил — Пирожинский в Кузьминках каждый вечер катается. В эти дебри «наружке» на машине будет не пробраться. А ты лучше с мотоциклом не связывайся, чтобы по малолетству не задержали.
— Я сегодня без мотоцикла. Поеду в метро или на маршрутке. — Стефан одёрнул свой пуловер, поправил серый воротник рубашки. И, решившись, прибавил: — Эмка тяжело больна, жалко её оставлять. Если со мной что-то случится, не забывай о ней, отец. Передай, что я очень любил её, очень! И никогда бы не бросил. Кроме неё мне никто не нужен — пусть знает. А там…
— Понадеемся, что вы с ней ещё и гимназию закончите, и свадьбу сыграете. По справедливости, если уж кому-то суждено голову сложить, это должен быть я. А у тебя жизнь впереди! — Артур, остановив возражения Стефана, взглянул на часы. — Всё, мне пора ехать. Действуем, как договорились. Фотку Шубиной я тебе показывал — не ошибёшься. Материалы она должна передать прямо у метро. Начнёт темнить, приглашать на квартиру или во дворы, — уходи. Это засада! Тогда уже дожидайся вестей от меня. Вероятно, сегодня они охоту не начнут — весь остаётся ещё питерская часть, тоже очень интересная. Игорный бизнес и проституция среди курсантов и солдат внутренних войск — это прикольно! Не какие-то там печки-лавочки…
Тураев говорил на всякий случай тихо, грохоча стульями и вешалками. Между делом он переоделся в зимний спортивный костюм и лыжные ботинки. Сами лыжи стояли в углу прихожей, и Стефан поймал себя на мысли, что очень хотел бы покататься. Его классический «шведский шаг» доводил до визга девчонок в гимназии. Парни завистливо хмыкали, а физрук откровенно пророчил ему успех даже на Белой Олимпиаде.
— Слышишь меня, сынок? — Артур заметил, что парень о чём-то задумался, и хлопнул его по плечу, поправляя шапочку с помпоном. — Этим вечером у меня начинается смена в Дорохово. Если никаких затруднений не возникнет, лучше подрулить завтра на заправку. Останется только Питер, но об этом мечтать пока не будем…
— Я выполню всё в точности, отец.
Стефан смотрел на измученного, поседевшего человека, о котором совсем недавно ничего не знал, с необъяснимой нежностью. Тураев чувствовал это и тоже улыбался. Впервые с тех пор, как лишился родного сына, он чувствовал, что сердечная рана молчит. Артур ничем не заслужил этих мук, и небеса сжалились над ним.
А потом сердце снова заныло от всяких печальных предчувствий. «Два одиночества» встретились только для того, чтобы вскоре расстаться.
— Пока!
Тураев, подняв с пола лыжи, щёлкнул Стефана по носу. Потом он неторопливо открыл дверь, вышел на площадку. И не было, наверное, на свете в тот миг более мирной квартиры и более преданных друг другу людей.
— Звони, когда освободишься…
— Позвоню, — пообещал Стефан и захлопнул дверь.
Он не думал сейчас о том, как поедет на «Каширскую», что его там ждёт. Прижавшись лбом к стеклу, Стефан следил за Артуром. Вот он идёт с лыжами к джипу, нажимает кнопку пульта, открывает дверцу, укладывает лыжи на заднее сидение. Потом, прогрев мотор и очистив стёкла, трогается с места. И там, где стоял «Гелендваген», остаётся темно-коричневый прямоугольник. Джип стоял здесь долго; ночью прошёл обильный снег. Сейчас позёмка быстро заметала следы людей, машин, собак, птиц.
Стефан до боли в глазах вглядывался в густеющие сумерки, стараясь распознать в какой-то из едущих следом за Артуром легковушек возможный «хвост», потому что у дома всё было спокойно, и парковка пуста.
Стефан вздрогнул от сиплого, зловещего боя напольных часов, которого он раньше не замечал. Парень попятился от высокого резного ящика с белым циферблатом и стрелками, каждая из которых представляла собой миниатюрную косу — символ вечности мира и бренности рода людского.
Зрачки Стефана расширились, и он почти не видел циферблата. Торопливо сорвав с вешалки куртку и кепку, он обошёл квартиру. На всякий случай плотнее завернул кран в ванной, проверил, везде ли выключен свет. Несколько секунд постоял на пороге комнаты, будто прощаясь с ней и не желая покидать этот ненадёжный приют. За двумя узкими окнами наискось летел снег, и воздух становился сиреневым из-за разгоравшегося над парковкой фонаря.
