— Вас понял, — ничуть не удивившись, отозвался Аристов.
Совсем недавно он принимал доклад из Токсово, поэтому новый приказ показался весьма уместным.
— Удачи тебе. — Зенькович отложил «мобилу» на плетёный стол. — Вы удовлетворены?
— Вполне, если не получится, как в Москве. Надеюсь, сейчас ваш снайпер не перепутает, и загасит именного того, кого нужно.
— Здесь не будет снайпера. Наши люди могут подойти к ней близко — она же нам доверяет. Скорее всего, стрелять не придётся. Как пел Окуджава: «Свой в своего всегда попадёт…» Вот, например, как в токсовской сауне. Те ребята нам тоже доверяли…
— Сколько мы с вами говорили? Без пяти минут час. Время я рассчитал точно.
Озирский встал с кресла, перед тем потушив сигару, которую смаковал на протяжении всего рандеву.
— Очень приятно было познакомиться, Евгений Романович. Думаю, что мы и дальше будем понимать друг друга с полуслова. И пока это так, Маргариту можете не бояться. Гарантирую вам спокойную жизнь, если не станете делать глупости. Да, и ещё!.. — Андрей остановился перед увитой ползучими розами аркой на выходе из беседки. — Показания Кагировой вполне могут сойти за бред брошенной женщины, вы правы. Но и они в состоянии здорово отравить вам жизнь. Кроме того, у нас есть один общий знакомый, который сейчас живёт в Финляндии. Мы оба знаем его имя, но произносить его вслух не будем. Вы с ним почти что коллеги. Вы — биолог, он — химик и травник. Так вот, если он возьмётся доказывать вашу виновность, я имею в виду кончину Елизаветы, то вам придётся совсем туго. Вы ведь сразу после Нового года позвонили ему и проконсультировались относительно действия экзотических растительных ядов. И он записал на диктофон эти переговоры — так, на всякий случай. Привык, знаете ли, подстраховываться.
Озирский одарил Зеньковича ослепительной улыбкой, на которую был способен только он. Ямочки на щеках и подбородке сделали его лицо ещё более привлекательным.
— Я понял, о ком вы говорите. — Академик слушал Озирского равнодушно, потому что уже принял решение. — Этот человек сделал куда больше зла, чем я. Но он вовремя сорвался с крючка и перешёл, как теперь выражаются, под «красную» крышу. Об этом ходили упорные слухи, но никто ничего не мог доказать. Потом ему удалось скрыться в Финляндии. Там он живёт за забором, с автоматчиками на вышках, и боится каждого пороха. Но я ему мстить не стану. И Маргарите тоже. Вообще никому не буду мстить. Итак, мы с вами договорились, Андрей Георгиевич?
— Разумеется, Евгений Романович. Будьте умницей, и всё пройдёт, как с белых яблонь дым.
Озирский ещё раз осмотрел сад, ящики с яблоками, разрисованные в стиле граффити асфальтовые дорожки.
— Между прочим, по «красной» крышей сейчас куда уютнее, чем под «синей». Особняку вашему подойдёт именно такая черепица. — И Озирский крепко пожал Зеньковичу руку.
Тот вяло ответил на пожатие, лично проводил гостя до ворот. Ему хотелось поскорее остаться в одиночестве и всё обдумать. Озирский требует не только платить содержание пострадавшим от действий его ребят, но ещё и сотрудничать с агентством. Привёл в пример давным-давно завербованного ментовкой Филиппа Готтхильфа, которому удалось выторговать для себя жизнь и свободу. Но что это за жизнь, что за свобода? Полубезумный мужик, постоянно то ли пьяный, то ли наколотый. Не может позволить себе высунуть нос из охраняемой усадьбы, стоящей в густом лесу. Каждое своё слово Готтхильф фиксирует на диктофон, потому что боится собственной тени.
Нет, это не пример для Зеньковича. Сукой он не станет. Озирскому не удастся его согнуть. Готтхильф начинал свою криминальную деятельность в Казахстане под погонялом Рыжий. Потом его перекрестили в Обергруппенфюрера, сокращённо — Обера. Он собственноручно, с особой жестокостью, убивал людей, травил их своими препаратами, сводил с ума. Раньше у него были голубые глаза, а теперь стали белые, бесцветные, как у всех безумцев. Года четыре назад он окончательно спятил, и сейчас почти не выходит из комнаты, не открывает ставни, заставляет пробовать свою пищу.
Но ему Озирский за сотрудничество простил всё. Зеньковичу же, который лично никого пальцем не тронул, угрожает, прессует, давит на психику. Хочет, пользуясь моментом, выжать из Академика как можно больше, в первую очередь для себя, любимого. Но на сей раз Озирского ждёт разочарование. Он не добьётся от Зеньковича ничего, в том числе средств для пострадавших и их семей. А Маргарите деньги и не нужны — она утешится известием, которое вскоре получит.
Евгений Романович, проводив два джипа, на которых прибыл Озирский с охраной, вернулся в беседку. Взглянул на часы — четыре. В шесть приедут Святослав и его жена Гражина. Глава семьи встретит их и сядет с ними за богато накрытый стол. Сядет в последний раз.
Что за существование ждёт его в случае согласия на условия Озирского? Постоянный шантаж, выколачивание всё новых сумм для разных семейств и для агентства. Глумливые звонки Марго откуда-то из-за рубежа. Объяснения со Святославом и Гражиной по поводу Лизы. Недоверие деловых партнёров, унизительная слежка с их стороны. Он станет прокажённым, разлагающимся заживо. И каждый день будет начинаться с кошмарных мыслей о провале, о разоблачении. Даже если в действительности ничего не произойдёт, ожидание развязки отравит его жизнь. Прежнего академика Зеньковича уже нет и никогда не будет. Так пусть же не будет вообще никакого…
Евгений опять набил трубку, закурил. Нет, это ещё не последняя. Та будет вечером, перед сном. А до тех пор можно много чего успеть сделать. С юристами он всё уладил заранее — в случае его смерти имущество переходит к сыну Святославу, но не полностью. Львиная доля наследства расписана на подставных лиц, с которых Озирский вряд ли что-то получит. Да и Святослав за дела своего отца не ответчик.
Хватит с пострадавших и того, что произойдёт вскоре. Моральное удовлетворение частенько оказывается сильнее материального. И ещё Суслопарова… Удастся ли Аристову справиться с ней до вечера? Хорошо, если да. Но всё равно в любом случае Антон приказ исполнит. А дальше пусть располагает собой, как хочет.
Да, Готтхильф был бандитом, убийцей, и руки его по плечи в крови. Но он трогательно обожает свою дочь Магдалину и двух внуков-погодков — Адольфа и Тима, живущих вместе с ним в Финляндии. А вот академик Зенькович стал убийцей собственной дочери. Стал именно потому, что тогда страстно хотел жить. Таким образом, устранив Елизавету, он выгадал для себя лишних восемь месяцев. Ровно восемь, день в день…
Наверное, он действительно сдал, постарел. Всё время опаздывает, и верные решения принимает задним числом. Как он мог всерьёз надеяться на то, что, убив родную дочь, будет продолжать жить по-прежнему? И не в муках совести здесь дело — просто весь ход событий неумолимо подталкивает его к тому единственному решению, которое он не желал принимать добровольно.
Да, Зенькович звонил доктору Готтхильфу в Финляндию, консультировался по поводу яда, вызывающего инсульт. Но Готтхильф никогда и никому не сообщил бы об этой беседе, кроме Андрея Озирского. На всей Земле жил только один человек, способный вытянуть из Обера эту тайну. Но в то время Зенькович контактов с Озирским не имел, и иметь не собирался. И потому был неосмотрителен, говорил практически открытым текстом.
