Он вчера взял напрокат машину — чёрную «Ауди А4». Она оказалась «обута» в превосходную шипованную резину, которая не подводила ни на льду, ни на снегу. Конечно, двадцать девятого числа придётся пересесть в новую «тачку», скорее всего, в джип. И за рулём окажется кто-то другой — так всегда бывало на работе. После того, как выполнишь заказ, нужно максимально расслабиться, а не управлять автомобилем. Прийти в себя, отдышаться — вот что главное. Это если, конечно, повезёт уйти живым и здоровым от натасканных охранников Хуторова.
Сейчас, на стадии подготовки, Звягин менял машины только с одной целью — чтобы затруднить слежку. Пока никто у него на хвосте не висел; впрочем, они тоже могли менять автомобили. Поглядим, кто кого сделает, подумал Звягин, отъезжая от ресторана, притулившегося на площади Трёх вокзалов. Найти бы гостиницу попроще и переночевать там. Насчёт этого его намерения вообще никто не в курсе. Идея посетила Звягина в ресторане, когда он с ужасом вспоминал сон и мысленно ругал себя придурком трахнутым.
Выругал и подумал, что тем мартовским вечером, почти год назад, нужно было набрать в лёгкие побольше воздуха, мысленно сосчитать до десяти и сунуть «макаров» в кобуру. Он тогда повёл себя как обкуренный сопляк, а не суперпрофессионал, и загубил свою жизнь. Звягину всегда казалось, что он приучил себя забывать о неприятностях, даже о драмах и трагедиях, если того требовали интересы дела.
До сегодняшней ночи он был убеждён, что история с Анной Бобровской канула в Лету. Пусть существует, как хочет, а за измену она своё получила. Осталась с ребёнком, никому не нужная. И с мужчиной своей мечты уж точно больше никогда не встретится. Не встретится по разным причинам, и одна из них — неподвижность, уродство, которое теперь вечно будет с Анькой. Пусть подавится своими деньгами — всё равно не купит себе здоровье, не станет прежней. Вчера Владимир думал так, и с тем лёг спать.
Он редко видел сны, в особенности цветные. Всегда спал, как убитый, и неясные образы не могли пробиться в его насквозь контролируемое, рациональное, холодное сознание. Потому он и не привык к ярким, почти осязаемым видениям, напрямую соединённым с явью.
Владимир во сне вошёл в какой-то грот, стены которого были разрисованы синими рыбами. Вход был в горе, похожей на перепаханное морщинами лицо старухи. И пещера была её беззубым, безобразным ртом.
Звягин узнал Каппадокию — горный район в центре Турции, лазоревое небо и пепельные камни. Они с Анной Бобровской, когда были там, спускались в подземный город, уходящий вглубь, как говори ли, на восемь этажей. Теперь он снова спускался вниз мимо синих рыб на стенах, и знал, что где-то в конце грота его ждёт Анна.
Во сне он не помнил об её измене, об олигархе, о выстреле в спину. Он любил её, как раньше, и хотел поскорее увидеть. Чувствовал себя виноватым потому, что заставил её так долго томиться неизвестностью. А она охотно изображала из себя жертву, втайне упиваясь своей властью над терминатором. Они несколько лет играли в эту игру — и доигрались.
Он спустился на те самые восемь этажей и оказался у круглого глубокого колодца. Перегнулся через каменную ограду и взглянул в чёрную далёкую воду, надеясь увидеть там своё отражение. Но увидел, что на него, снизу вверх из воды смотрит утонувшая Анна. Её открытые неживые глаза были всё ещё красивы, лицо казалось мраморным, а волосы колыхались под водой, как тина.
Владимир метнулся назад от колодца. Сам не понимал, почему поступает именно так, а не бросается вниз, чтобы вытащить свою подругу из воды. Ведь она ждала его у колодца, долго ждала, а он так и не пришёл. И она спрыгнула в воду, или её туда сбросили. Владимир так и не доказал Анне свою любовь, и она решила уйти…
Он бежал вверх, по тому же коридору, по гроту, по ступеням. Но когда достиг входа в пещеру, понял, что погиб. Вход бы намертво завален огромным валуном, который человек в одиночку не мог сдвинуть и на миллиметр. Помощи ждать было неоткуда, не от кого — Владимир в подземном городе был один. Один, если не считать утонувшую в колодце Анну.
Он проснулся весь в поту, и долго лежал на тахте, не в силах успокоить взбесившееся сердце. За окном бурлила Москва, неугомонная даже ночью. Часы показывали без пяти минут три. У ресторана, работающего круглые сутки, вовсю орали пьяные гуляки. Лаяла у соседей за стеной маленькая надоедливая собачонка породы бельгийский гриффон.
Звягина так трясло, что он встал, натянул спортивный костюм и отправился на кухню варить грог; но и после двух больших стаканов не смог согреться. Сварил бы ещё, да не осталось больше рома, и закончился мускатный орех. Можно было сбегать в супермаркет, но Звягину не хотелось ни умываться, ни одеваться по-зимнему. Он не нашёл ничего лучше, как позвонить в контору «Секс по телефону» и долго говорить пошлости какой-то дамочке с тонким противным голосом.
Владимир хотел забыть свой сон и мёртвые глаза Ани под водой, её колышущиеся волосы и белое светящееся платье. Звягин пытался забыть Анну, но против воли она вставала перед ним — улыбалась, показывая мелкие зубки, облизывала пухлые губы розовым влажным язычком. Теперь она была более чем живая — загорелая, с блестящей от солнцезащитного крема кожей. Её ухоженное тело без белых пятен от купальника можно было смело показать кому угодно в любой момент. Аня скидывала бикини и эффектно входила в пенные волны…
Звягин, закончив болтать с дамочкой, принялся жарить яичницу с репчатым луком, куриным жиром и зелёным салатом. Этому рецепту он научился от бабы Дуни, а она — от своей свекрови. Он думал, что нужно поскорее кончать Хуторова и возвращаться в психушку — пусть подлечат. Иначе будет не заснуть — ни в гостинице, ни на съёмной квартире.
Аня снова была с ним — и во сне, и наяву. Она вытряхивала песок из мобильного телефона, что-то высматривала на дисплее, загадочно усмехаясь. Потом прятала «трубу» в непромокаемый чехол и укладывалась на топчан, подставляя яростному солнцу своё совершенное тело.
А Владимир смотрел на Анну и пытался представить её своей женой, а не любовницей, хозяйкой, хранительницей очага, матерью детей — и не мог. Эти сомнения, наряду с протестами Евдокии Николаевны, заставляли его колебаться, держать Аню на расстоянии, не отдавать ей себя в собственность, в распоряжение. Казалось, что она — не тот человек. Не сможет Нетти создать желанный дом, тёплый и уютный, крепкий и надёжный, о котором долгие годы мечтал Звягин.
Подружка была женщиной-фейерверком, не способной молчаливо и верно обеспечивать Владимиру тыл. Сейчас она хочет замуж, но потом изменит обязательно. Ей станет скучно в роли домохозяйки. Начнутся побеги на курорты и романы с респектабельными господами, на которые ему, мужу, придётся в любом случае реагировать.
А своего дома у Володи Звягина никогда не было. Глядя через кухонное окно на светящийся силуэт Останкинской телебашни, на предутреннее ясное небо, Звягин думал то том, что прожил двадцать девять лет, как бродяга. Поймал себя на мысли, что, мучаясь сейчас на Звёздном бульваре Москвы, не имеет понятия о том, где же было свито родное гнездо Чёрного Аиста.
Всю жизнь по чужим людям, по интернатам, казармам и общагам. А после — по съёмным квартирам. Теперь вот уже по тюрьмам и психушкам… И негде приклонить голову, даже поспать без кошмарных сновидений, без запоздалых, бесполезных мук совести. «За любовь — любовью, за измену — кровью!» — таким был его девиз. А прочитала ему эти страшные и мудрые слова мама на пляже в том же Солнечном. Они были выколоты на груди разомлевшего под солнышком пожилого рецидивиста.
