— Слушай, Андрюшка, что вы там опять натворили?
— В смысле?…
Я уселся за письменный стол, положив перед собой свёрнутый халат. И с раздражением услышал, как Франсуаза выливает воду из настольных и напольных ваз. Еле уговорил её не ставить свежие розы каждый день. Здесь ведь не Испания и даже не Франция. Там розы можно срезать в своём саду, а не закупать в магазине по бешеной цене.
Но супруга моя всё равно нервничала. Ей казалось, что в увядающих цветах заводятся какие-то вредные микроорганизмы, и розы на второй день начинают поглощать кислород. Не знаю, откуда Фрэнс выкопала такие сведения. В итоге я предложил ей лично заниматься розами, так как у меня есть дела поважнее.
— Дикарь! — рассмеялась она и поцеловала меня в подбородок.
А я вдруг оскорбился и строго попросил никогда больше не произносить этого слова в мой адрес.
— Ты сам знаешь, что вы наделали! — Захар старался сдержать эмоции, но это плохо ему удавалось. — Маскарад этот с телом бандита. Ещё неизвестно, кто его убил. Не ты? — Горбовский понизил голос и кашлянул.
— Нет, не я, к сожалению. Наоборот, он едва меня не прикончил. Но до этого тебе дела нет, и начальству тоже. Я имел полное прямо пристрелить Косарева в целях самозащиты. Разрешение на пистолет имею, значит, и применять могу.
— А кто его загасил-то? Роман? — не отставал Горбовский.
— Да Романа тогда и в Питере не было. Он уехал в Смоленск, на праздники — кто угодно подтвердит. Детьми клянусь, что тот человек мне не подчинялся. Пристрелив Косарева, он спас меня. Или это тебе всё равно? Опять бандиты права качают?
Дверь скрипнула. Франсуаза заглянула в щёлку, с возмущением показывая мне окурки в блестящей от масла тарелке из-под блинов. Хоть бы не начала после Захара выговаривать — двоих Боливар не вынесет. Жене не нравилось, что я так близко принимаю к сердцу политические события. Например, ту же войну в Чечне.
— Франция тоже воевала в Алжире, но менее демократичной от этого не стала! — убеждала меня супруга. — И совершенно не обязательно постоянно об этом помнить. Всё равно, Андре, ты ничего изменить не сможешь.
Странно, ведь Франсуаза — не курица, не трусиха. Напротив, она — экстремалка. В девяносто третьем году ползала под пулями у стадиона «Асмарал» на Красной Пресне. Но воспринимала это скорее как оплаченную игру в войну для взрослых. На Западе это, между прочим, широко практикуется. Зачем она приехала? Зачем звонит Захар? Мне бы после всего одному побыть… Опять про лицензию речь пойдёт — уже чувствую.
— А других пятерых кто там завалил? Тоже не твои ребята?
Генерал, кажется, закурил. Держа во рту сигарету, он всегда говорил невнятно.
— Тоже не мои ребята.
Всё верно, не они, а я сам. Правда, Клара Шаманова — не в счёт.
— Захар Сысоич Ковьяра с Косаревым больше нет, Гуляева — тоже. Может, «спасибо» скажешь? По России арестовано несколько сотен человек, так или иначе причастных к деятельности этой банды. Задание выполнено. Я не прошу наград, но не желаю выслушивать разносы. Я очень устал, Захар Сысоич.
— Да, спасибо, спасибо, Андрюшка! Ты ведь помог ФСК, хотя не должен был. Но начальство меня напрягает, да и Москва тоже… Устроили спектакль с телом Ковьяра, прятали его от официальных властей, держали в погребе. И эти два мужика, механик и московский тип, шум подняли. Якобы твоё агентство практикует пытки холодом и голодом. Да ещё сотрудники оружием в лицо тычут…
— Сысоич, иначе мне было Ковьяра не приманить. Мы с ним по правилам играть не договаривались. Ты же раньше понимал всё это! Где тот рефери, который будет нас судить? Ладно, пусть нам взять его не удалось, пусть свои убили. Но, в самом начале операции, руководство соглашалось не только на живого, но и на мёртвого Ковьяра. Лишь бы на свободе не гулял…
— Володьку Маяцкого жалко, — вздохнул Захар. — Три операции было, и четвёртая предстоит. Вот уж человек ни за что пострадал! Если уж ты занимаешься Ковьяром, не надо было Володьку посылать за свидетельницей, да ещё в такой день! Торопишься всё, распыляешься…
— Захар, я уже в сотый раз говорю, что Клара Шаманова сказала Маяцкому очень много. Молодец он, что оставил диктофонную запись. Хотя. Конечно, никакая улика и капли крови не стоит. Два дела, Аверина и Ковьяра, оказались связаны, о чём раньше никто не подозревал. И этот узелок я распутал — пусть не совсем чистыми руками. Ты ведь не впервые слышишь об этом, Сысоич. Но раньше никаких вопросов не было. Из Москвы дёргают?
Опять заглянула Франсуаза. Она увидела моё расстроенное лицо, послала воздушный поцелуй и скрылась.
— Хотя бы, — вызывающе сказал Горбовский. — Будь моя воля, лишний орден навесил бы тебе. А теперь придётся из-за твоего «Брянского леса» объясняться с Министерством. Туда жалобы косяком идут. Сообщают, что ты на короткой ноге с авторитетами, все твои друзья под кликухами. И не могут они тебе бескорыстно помогать. Значит, и ты слабинку где-то даёшь. Утечки информации, к примеру, допускаешь. Связи у тебя обширные, а характер авантюрный. Иногда это становится опасным, как вот сейчас. Это не мои слова, Андрей, поверь. Я давно тебя знаю. Но другие-то не в курсе всяких тонкостей. Они напрягают те инстанции, от которых хоть как-то зависит благополучие агентства. Снова пошли слухи, что твоя фирма не гнушается выполнять заказы по устранению неугодных. Если тому поступят железные доказательства, тебе под суд придётся пойти. Лишением лицензии не отделаешься. Это раз. С Прохором история очень некрасивая — два…
— Прохор — друг мне, конечно. Но за его действия я никак не могу отвечать. Нервный срыв — иначе объяснить невозможно. В ФСК знали, что Гай ранен в голову. А это место такое, что всякое может случиться…
Я никак не мог сообразить, зачем Захар звонит поздно вечером и прёт в лоб. Мог бы и до утра потерпеть. Ах, да, Восьмое марта! Ради прекрасных женщин нужно все дела завершить сегодня. А потом уже праздновать с чистой совестью.
— Я оправдываться не буду. Виноват — отвечу, только по закону и официально. Мне нужны доказательства на каждый эпизод, причём неоспоримые. Всякие домысли и сплетни не принимаю. Мало ли, что одна бабка на лавке скажет, или какой-то стукач в Министерство напишет? Иначе я сам в суд подам, ясно? Распространения подобных слухов очень вредит моему бизнесу. Захар, лично ты в чём можешь меня упрекнуть?
Франсуаза включила на кухне посудомоечную машину. И ещё вытяжку — запах блинов её явно раздражал. Какая-то кошка между нами пробежала, факт. Но схватить эту тварь за хвост никак не получается. То и дело вспыхивали перепалки, для которых не было серьёзных оснований. Фрэнс, которая не кипятилась из-за моих любовниц, очень переживала по пустяковым поводам. Кто-то в её окружении сказал, что у графини де Боньер в супругах ходит абсолютнейший хам. И перевоспитать такого крайне трудно. Но Фрэнс привыкла добиваться своего, и она попробует привить мне азы правил хорошего тона.
На это я ответил, что уже возненавидел розы до конца жизни. Кроме того, никогда не посещу ни одной презентации, выставки и салона. Да и в ресторан с Фрэнс не пойду — так всё осточертело…
