— Где ребёнок?! — гаркнул участковый и пригрозил супругам страшными карами.
Гаям пришлось сознаться, что подкидыш — их внук. В противном случае начались бы поиски тела новорождённого. Одеяло Меланья опознала как своё. Представитель власти потребовал забрать ребёнка в дом, иначе будет открыто уголовное дело. Прохору Карповичу хватило и одной высылки, а потому пришлось смириться.
Лиза, чтобы подластиться, назвала сына в честь бати. Но оказалось, что насильно мил не будешь. Прошку ненавидела вся семья — совершенно безвинно. Лиза словно отбывала наказание до совершеннолетия сына. А мальчик рос хорошеньким и умненьким. Он даже с годами меньше стал походить на японца. Когда пошёл в школу, был уже глазастый, и волосом — тёмный шатен.
Учиться он начал в Могоче. Потом переехал в Читу. Там жил в семье дяди Анисима — рабочего овчинно-меховой фабрики. Окончил десятилетку с золотой медалью, но в институт не пошёл. Стал работать там же, в Чите, на мебельной фабрике. В срок пошёл служить на китайскую границу — совсем недалеко от дома. Там и попал под обаяние спецслужб, с которыми потом связал жизнь.
Те дни Прохор вспоминал с удовольствием. В нём наконец-то увидели не приблудыша, а человека, причём уникального. Обнаружив у себя феноменальные способности к языкам, Прохор после демобилизации решил пойти в разведку. Бабка с дедом к тому времени умерли, и в Могочу он не вернулся. Елизавета же переехала в Горький к мужу, родила сына. А через два месяца после того, как мы познакомились в «десятке», погиб отчим Гая, Иван Самохин. С ним Лизу познакомила сестра Пелагея, работавшая на судостроительном заводе «Красное Сормово».
Иван зимой поехал на дачу, выпил там с друзьями. Потом мужики ушли, а он прилёг в хибаре. Самохин перед сном закурил, и забыл потушить папиросу. К утру он уже сгорел до угольной трухи — вместе с оттоманкой и домом. В гроб положили то, что удалось наскрести на том месте, куда в последний раз прилёг отдохнуть Иван Иванович.
Прохор говорил, что относился к отчиму нейтрально. Делить им было нечего. Вместе они никогда не жили, и не собирались. Общались только в течение нескольких дней — летом семьдесят шестого года, когда Прохор приезжал на побывку. За отвагу, проявленную при задержании нарушителя на советско-китайской границе, он был поощрён краткосрочным отпуском. Решил поехать в Горький, глянуть, как устроилась мать.
Елизавета после пожара сама почернела, будто головешка. Она так любила богатыря Ивана и их общего блондина-сыночка! Вроде бы, добилась того, о чём мечтала. А тут — нате! Начинай всё по новой, и опять — одна…
В интернате Проше пришлось прожить два года — когда заканчивал школу. Жена дяди Анисима отказала Лизиному сыну в приюте, сославшись на тесноту в дома. Парень был рад — слушать пьяные скандалы ему до смерти надоело. В ходе очередного побоища дядя Анисим проломил жене голову молотком, сел на пятнадцать лет и умер в зоне от туберкулёза.
Конечно же, и в университете Прохор был отличником. Получив «красный» диплом, он приступил к своей секретной работе. Даже я. его друг, ничего о ней не знаю. Догадываюсь только, что Гай входил в состав какой-то сверхсекретной диверсионной группы. Подразделение числилось за КГБ. Несколько раз Прохор выполнял спецзадания за границей. В числе прочих стран посетил и Афганистан.
А вот ранили Прохора в Душанбе. Виринея очень не любит вспоминать о последней командировке мужа. Ведь она тогда едва не осталась вдовой. А потом по секрету призналась мне в том, что имеет соперницу. Я ушам своим не поверил — на Гая это было совсем не похоже. Охладев к жене, он сразу подал бы на развод, но не стал пакостничать по углам.
— Она — соратница, понимаешь, Сева? Это очень важно в данном случае. Входит в ту же группу. Значит, они не только любят друг друга, но и служат одному делу. А это сближает сильнее всего на свете. Я всё понимаю, — продолжала несчастная Вира. — Лишь бы жив остался, а там пусть хоть что будет… Уступила бы Прошу ради его счастья. Но дети так привязаны к отцу, что я боюсь даже думать об их реакции. Прохор считает, что всё шито-крыто. И я молчу. «Ради детей» — звучит банально, но это так и есть. Но если дело дойдёт до развода, я препятствовать не буду. Может быть, я Прохору и надоела, но детей он не оставит. И всегда им поможет, с какой бы женщиной ни жил вместе…
Я ушёл на кухню — надоело сидеть в темноте. А на улице, оказывается, идёт дождь. Как это часто бывает осенью, тучи налетели внезапно. Листья в лужах смешались с грязью. Люди поспешно выдёргивали из сумок и раскрывали зонты — разноцветные, чёрные, синие. Я никогда не думал, как это забавно выглядит с высоты.
Капли барабанили по стеклу. Постепенно за струйками пропадало небо, расплывались кроны деревьев. Я налил себе виски, бросил в бокал два кубика льда. Передохнул немного, опустошил бокал и вернулся к ребятам.
Андрей уже снял пиджак, бросил его на циновку, закатал рукава рубашки. Перстень его горел рубинами — значит, дело шло на лад. Прохор ерошил волосы, щипал усы и сверкал глазами. На мои шаги они даже не обернулись.
— Может, проветрим здесь? — подал я голос. — Уж на что куряка, а у вас помираю. Там, кстати, давно дождь хлещет…
— Да неужели? — удивился Гай. — Тогда можно двери открыть. Как раз сквозняком дым и вынесет. Кстати, Всеволод, зачем пьёшь в одиночку? — Нос его был чутким, как у собаки. — Мог бы и нас подождать. Угощение ещё будет.
— Да, Севыч, мы уже кончаем, — подтвердил Озирский.
— Вас дождёшься, пожалуй! — Я взял гитару со стены, пощипал струны. — Как дела? Договорились до чего-нибудь?
— А как же! Всё замётано. — Андрей потянулся, размял мышцы. — Кофе бы глотнуть, а?
— У меня «Кафе-ароме» есть, — сказал Гай. Вскакивая с тахты. — Я мигом.
— Ладно, потерплю до обеда, — махнул рукой Андрей. — А то аппетит перебью.
Гай унёс пепельницу на кухню. Потом вернулся и вытер глаза, слезящиеся даже при пасмурной погоде. Ворох бумаг громоздился на низком столике. В числе прочего там была фотография девицы лет семнадцати. Я уже знал, как её зовут. Прохор сказал, что Дайана Косарева — безнадёжная наркоманка, и долго не протянет.
— Поскольку мы уже закончили дело, можем смело гулять, — заявил Андрей.
Я пожал Прохору руку, поздравляя его с успехом. Несмотря на кажущуюся доступность, столковаться с Озирским было не так-то просто, особенно для нового человека.
— И как ты гулять собираешься? — поинтересовался Гай.
— Севыч говорил, что ты арии классно поёшь. Но здесь это будет выглядеть довольно странно. Поэтому исполни что-нибудь под гитару. Ты рок исполняешь?
— А как же! — удивил меня Прохор. — Например, «гражданскую оборону». Сыновьям тоже Летов* нравится, хотя они вряд ли что-то понимают.
— Спой, несколько строк хотя бы, — попросил Андрей. — Хочу посмотреть, на оперный голос это ляжет.
Гай азартно защипал струны. Озирский повернулся ко мне.
— Как виски, Севыч?
