— Ах, вот оно что! Значит, это были не омоновцы? — удивилась я. — Вот это да!
— Помнишь, когда мы над лифтом сидели? Один из них крикнул: «Ты что, язык в жопу засунул?» Так выражаются именно зэки.
— Эти голоса мне до сих пор по ночам снятся…
Я вдруг начала грызть ногти, чего никогда не делала, и сплёвывать на ковёр лак.
— А если так, не допусти, чтобы Ронин получил генеральские звёзды. Это — его голубая мечта. Надеть лампасы — наиглавнейшая цель карателя. Героем он уже стал. Так надо показать этому мерзавцу, что не все убиты не запуганы, не все смирились. Пока жив я, жива ты, не будет ему покоя.
Андрей вскочил с кресла, отдал мне Откины башмачки. Глаза его горели, переносицу прорезали три глубокие складки.
— Он сплоховал, упустив нас, и пожалеет об этом! Между прочим, поиски сторонников Парламента продолжались до самой амнистии. Их находили в разных городах. Под тем или иным предлогом тащили в милицию, заставляли признаваться. Сама понимаешь, какими способами… А что уж говорить непосредственно о тех днях! Андронов присутствовал везде. И на стадионе «Лужники», на «Асмарале» — тоже. Всегда появлялся со свитой. Часто — в сопровождении служебных собак. Не все его подчинённые были в камуфляже. Многие переодевались в гражданское, бегали по дворам. Предлагали свою помощь вышедшим из Дома Советов. Особенно отличились их женщины. Они якобы сочувствовали загнанным людям, обещали спрятать. А сами выводили прямёхонько к автозакам*. А ещё до этого выманивали под различными предлогами из Дома. Арестовывали, везли в отделения милиции…
— Андрей, какой он? — перебила я. — У тебя есть фотография?
Я ожидала увидеть что-то страшное — вроде Кинг-Конга. Этот людоед, холуй действительно не имел права ходить по земле.
— Конечно, есть. Держи. — Андрей достал из кармана несколько снимков.
С одной из них на меня взглянул голубоглазый, светловолосый, гладко выбритый мужчина с выражением лица Моны Лизы. Его полуулыбка могла означать всё, что угодно — и симпатию, и насмешку. Лобастая голова как-то очень ловко и красиво сидела на мошной длинной шее. Я была потрясена. Растерянно взглянув на Андрея, вернула ему фотографию.
— Я так и думал, что он тебе понравится. Ты ведь любишь аккуратных мужчин, верно?
Озирский, как всегда, понял меня без слов.
— Тут ещё не все его прелести засняты. Представь — под два места ростом, стройный, мускулистый. И в то же время — умный, интеллигентный. Может очаровать кого угодно. Вот смотрю на него — и сам себе не верю. Ну, не мог такой симпатяга заниматься зачисткой Пресни! Тем не менее, приходится верить. Те, кому не посчастливилось, как нам, уйти по коллекторам, на своей шкуре познали, сколь он милостив. В течение нескольких суток Ронин проводил инспекции в легавках* Центрального округа. Я встретился с одним парнем, угодившим под раздачу. Он рассказал, как их там прессовали. Поверь — меня даже затошнило, при всём-то опыте.
— Ты только что встретился с тем парнем? — догадалась я.
— Вот прямо от него сюда приехал, — подтвердил Андрей. — Думал Сашка хоть чем-то пронять. На диктофон записал показания. Видно, зря…
— Не зря, — возразила я. — Мне всё это очень интересно.
— Просто интересно? — тут же прицепился к слову шеф. — А юноша, между прочим, при мне семнадцать раз в туалет бегал. Почки ему «посадили» очень грамотно. Бедняга вспомнил, что утром пятого октября всё отделение встало на уши. Явился какой-то полковник в камуфляже и краповом берете. Вот так и живёт юный защитник Конституции — от больницы до больницы. Думаю, что долго он не протянет. Навсегда запомнил того полковника. Вернее, его приятный низкий голос. Поставленный, между прочим, как у артиста. Говорил начальник не быстро и не медленно, совсем не матерился, как другие. Слова произносил чётко, грамотно. Но от этого было ещё страшнее. Ведь не дебил косноязычный, не пьяный солдафон. Беспримерная жестокость умного человека намного страшнее дурацкого куража…
Я рассматривала фотографии полковника, его жены и дочки. Убеждала себя в том, что верю Озирскому, ненавижу картелей. И надо рассчитаться с каждым, кто тогда пролил кровь наших товарищей. И в то же время понимала — этого человека я убить не могу. Особенно сильное впечатление произвёл на меня семейный снимок. Полковник сидел в центре. Справа от него устроилась жена, слева — дочка. Гета даже положила голову на отцовское плечо, а руки запустила в густую шерсть ньюфаундленда. А на заднем плане — два огромных шкафа с книгами.
Может быть, Андрея обманули? Он думает, что Ронин — подлец и мучитель. А на самом деле это не так… А вдруг полковника оклеветали? Лично мы его там не видели, когда бегали по дворам. А голос? На слух и ошибиться можно. Самое главное, что в семье Ронина любят. Полненькая уютная женщина с глазами, похожими на чёрную смородину, вся светится от счастья. И дочка, точно с такими же глазами, очень похожая на мать, прильнула к отцу, словно ища защиты. И это — изверг, убийца? Или я совершенно не разбираюсь в людях?
А если меня ещё как гостью примут, за стол посадят? Нет, не смогу ничего капнуть в тарелку или в бокал! Никогда в жизни. Пусть Андрей даёт любое другое задание — только не это. Не может жить, не отомстив — пусть мстит сам. Прийти в тот дом, что вижу на снимке, разбить счастье ещё одной семьи… И как я после этого жить буду?
А если откажусь? Тогда предам не только Андрея, но и всех других — погибших, искалеченных, сошедших с ума. Надо попросить у шефа другое задание — их всегда много в агентстве.
— Ещё с одним мужиком говорил, — продолжал Андрей. — Всего тридцать пять, а весь седой. Его тогда же привезли в другое отделение. Задержанных складывали в автобусы, как дрова. Штабелями — одного на другого. Нижние задыхались, а верхних всё время били. А потом тушили о тела сигареты, чтобы проверить — живой или мёртвый. Так вот, этот мужик также опознал голос Ронина. Он стоял лицом к стене, как и остальные. Повернуться не мог — сразу били. Но как только услышал роман «Гори, гори, моя звезда» в исполнении полковника, тут же закричал: «Он! Он, сволочь!» Ведь Ронин прекрасно поёт под гитару. В его репертуаре романсы и русские песни. Всегда украшает своими концертами застолья. Между прочим, великолепно готовит. Но это так, к слову.
Андрей на меня стеклянными глазами. Вернее, нет, скорее хрустальными. И в каждом глазу — зрачок, как горошинка чёрного перца. Его губы исчезли, будто растаяли. А ноздри, наоборот, превратились в большущие дырки. В них со свистом втягивался воздух, а потом выходил наружу.
Я поняла, что наступил момент истины. Или я сделаю так, как хочет шеф, или он меня отринет. А у меня на руках — четверо детей. Родственники куда-то пропали, давно не дают о себе знать. Получается, я останусь одна, как была когда-то. Не смогла обойтись без Андрея, обратилась к нему, попросила спрятать нас всех, поклялась в верности. А теперь что?
Исчезнет мощная опора, источник жизни. И каково придётся всем нам? Я не смогу вырастить даже Отку, не говоря о сестре и братьях. Им столько всего нужно, а цены ползут и ползут. С Нового года Андрей нас содержит, не требуя ничего взамен. Он фактически стал главой нашей семьи. Я исполню любой другой его приказ. А с полковником пусть разбирается Брагин. У него ни совести, ни души — ничего нет…
