У нас же оставалось очень мало времени на посещение могилы родителей. Кроме того, надо было проскользнуть незаметно — пока рядом никого нет. Да под таким дождём никто и не пошёл бы на кладбище — дураков нет. Конечно, как я и думала — ни букетика! Всё собирались поминать Рину, и ни одна свинья не появилась. Думали просто пожрать у нас на дармовщинку. И заодно поглядеть, как мы живём, какой у меня муж, если он есть. А для этого любой предлог сгодится, как известно.
Мы положили четыре белых букета по восемь цветов. Повесили красивый венок на ограду. Я смотрела на фотографии папы и мамы, до крови кусала губы. А родители смотрели на меня — с жалостью и надеждой. Лица у них были совсем живые и очень виноватые. Родители словно просили прощения за то, что так рано ушли, бросив на меня малышню.
Потом папа как будто подмигнул: «Ксанка, выше нос! Всё будет хорошо!» А по маминому лицу, как слёзы, катились дождевые капли.
Мы стояли под чёрными громадными зонтами. Но, тем менее, промокли. Особенно досталось ногам. Братья замёрзли, начали ныть и проситься домой. А ведь сегодня им позволили не ходить в школу, так что могли бы и потерпеть. А вот Липка, замотанная в чёрный платок, разревелась. Я опять удивилась, что причитает она точь-в-точь как мама — нежно и звонко.
На этом месте мы оплакивали отца пять лет назад. Только тогда братья сидели на руках у родственников. А теперь те не могут приехать с Украины — нет денег. Озирский обнял Липку, успокаивая её. Потом вытер глаза и носы мальчишкам. А моя сестрица сунула свои ледяные руки Андрею в рукава — погреться.
Я опустилась на колени, подстелив дождевик. Поцеловала лица родителей и серо-сиреневый гранит надгробья. На еловых лапах дрожали бусины капель. Цветы и венок тут же намокли.
— Андрей, если погибну, похороните здесь. Хотя бы фотографию, — шёпотом попросила я шефа.
Он молча кивнул и отвернулся.
— А сейчас провезите меня по Москве. Хочу с ней попрощаться.
— Не болтай! — Озирскому надоел мой пессимизм. — Ну, давай, прокатимся. Только недолго — нам ещё поминки справлять.
По дороге я так надоела Андрею просьбами позаботиться о детях, что он, наконец, взорвался.
— Кажется, я не давал повода сомневаться в своих клятвах!
Но тотчас же, сообразив, в каком я состоянии, тронул Брагина за плечо.
— Ромыч, вези, куда Оксана скажет…
Сестра и братья против прогулки не возражали. Дождь был нашим союзником — с улицы будто всех вымело. Да и примета добрая, опять же.
Мы объехали вокруг Кремля, потом рванули по Тверской. Оттуда уже свернули на Беговую. Поездку скомкали, потому что мальчишки захотели в туалет. Липка тоже шепнула, что у неё месячные, и она больше не может. Пришлось сказать, что с меня довольно, и направиться домой.
Когда вернулись на Звенигородку, Прохор Гай был у нас дома. Он стеснялся шарить у нас по шкафам, и потому не достал скатерти. Андрей с Романом, а также Виринея и Липка стали поспешно собирать на стол. А я заперлась в ванной и попросила не беспокоить.
Сначала всласть наревелась, потом умылась ледяной водой. Долго дышала через нос, как учил Гай. Окончательно успокоившись, принялась медленно раздеваться. Оставшись в прозрачных кремовых трусиках, придирчиво оглядела себя в зеркало. Порядок! Шахматная фигурка — не белая, а загорелая королева. Кожа шелковистая, с розовым отливом. Пышные рыжие волосы несколько осветлили — под Дайану. Болотные светящие глаза, как у ведьмы. Шея и плечи — хоть куда. Ничего себе сестрёнка приедет к Эдику — вместо тощей наркоманки…
Вот только груди подкачали. Видно, что я кормила. Они чуть-чуть расплылись и обвисли. А живот так и остался подтянутым. Надвое его делит аппетитная ложбинка. Руки и ноги — тонкие, почти детские. Короче, «тёлочка» я соблазнительная. И с виду доступная. Если захочу, любой мужик будет моим. С Эдиком, конечно, траха не будет — я же ему сестра.
Сегодня видела Кремлёвские башни без звёзд — так низко плыли тучи. Брагин спросил, ехать ли к Горбатому мостику. Я отказалась. Не могу сейчас видеть мокрый булыжник, жёлтые листья в лужах и пикет женщин в чёрных платках. Конечно, они там уже стоят. Ведь именно в эти часы всё и происходило.
Странно, но я до сих пор не думала о том, что где-то есть Дальний Восток. И уж, конечно, я там никогда не бывала. Далеко-далеко от Москвы шумит Тихий океан. Вспухают сопки на фоне неба цвета чайной розы. Скоро я всё это увижу. Если придётся умирать, только там, где всё чужое.
— Оксана, только тебя и ждём! — Озирский постучал пальцем в дверь. — Поторопись, пожалуйста.
Я как раз заканчивала принимать душ, и потому довольно быстро оделась. Мне очень хотелось выпить и расслабиться — нервы уже не выдерживали. К собравшимся вышла в чёрном шерстяном платье с атласными вставками и клиньями на юбке. Туфли, разумеется, надела тоже чёрные — классические «лодочки».
Около маминого портрета стояли два огромных букета белых хризантем. И между ними — стопка водки, накрытая кусочком хлеба.
Водку пили мы все — кроме, конечно, братьев. Липке тоже разрешили, только немного. Поначалу все сидели молча, и рюмки не звенели — мы ведь не чокались. Дождь барабанил по подоконникам, шумел в поредевших кронах тополей. Ота не нарушала скорбной тишины. Она перебирала подвешенные над коляской игрушки. Вира натянула на неё новые ползунки в клубничку.
— Липка, дай гитару!
Я наконец-то решилась вынести на суд друзей плод собственных трудов. Показать тот самый сюрприз, который так долго готовила. Все смотрели на меня с превеликим удивлением — неужели буду петь? Но я всегда считала, что песня лучше тупого молчания поможет высказать горе, ненависть, надежду. Когда сестрёнка принесла гитару, я взяла её и поудобнее устроилась на стуле.
— Ребята, Прохор Прохорович, Вира, я попробовала написать музыку…
Краска смущения залила мои щёки. Озирский коротко свистнул.
— Да ну! Молодец! Это, как я понял, будет песня?
— Да, конечно. — И я принялась перебирать струны.
Никогда не думала, что так страшно впервые петь перед близкими людьми. Что же тогда говорить о чужих? У меня заплетались пальцы, и пересыхало в горле.
— А слова чьи? Тоже твои? — Гай даже привстал за столом.
— Нет. Я нашла листочек со стихами у «Асмарала». Стихи были напечатаны на машинке и не подписаны. Я прочитала и подумала, что слова так и просятся в песню — как раз о тех днях. В память мамы, в память всех, кто погиб там, я пою…
— Давай скорее! — приказал Озирский.
Брагин молча стиснул на коленях пудовые кулачищи.
— Автор стихов назвал песню «Эхо».
Я старалась исполнять мелодию именно так, как её сочинила. Кажется, из мизинца правой руки у меня пошла кровь — и это было тоже символично.
Ваши души ещё не покинули этих ходов,
И неслышное это уходит в подземные залы.
То ли звуки невнятных шагов, то ли стёжки следов:
«Это что? К «Полежаевской»? —
«Нет. К «Баррикадной».
«К «Смоленской». К вокзалу»…
Все, не сговариваясь, встали из-за стола. Только мне Озирский махнул — сиди, мол, так удобнее. Ведь гитара без ремня, и на весу её держать трудно. Брагин плакал, Озирский кусал губы. Липка закрыла лицо ладошками, плечи её тряслись. Я сидела на стуле, а Ота лежала в коляске и слушала песню. Она ведь тогда уходила с нами под землей — крохотный ветеран подлой войны.
