Гуляев шевельнулся, и я вскинула пистолет.
— Да, — честно ответила я. — У меня нет выхода. Зачем ты только пришёл сегодня?
— Пришёл, как к нормальной девчонке…
— Ничего себе! — Злость свела мои скулы. — Ты ведь хотел меня сдать хозяину. Якобы я — не сестра Эдуарда. Ты будешь пятым.
— Ты мочила? — прошептал Гуляев.
— Четыре раза, — с некоторой гордостью ответила я.
— Пацифистка, блин… — Он имел в виду настоящую Дайану. — Чья ты?
— Как тебе разница? Твоя жизнь кончена. С хозяином поговорить не удастся.
Я усмехнулась, вытирая пот и кровь ладонью со лба.
— Странно, что нашли фотки лучше, чем в Штатах. У них свои спутники есть.
— Я говорю то, что знаю. Со всех спутников информацией торгуют. Хозяин у англичан узнавал, что им нужно. Не для войны это. В основном — мирная разведка. Весь шарик — на ладони…
Гуляев, который только что лежал без движения, вдруг вскочил, бросился на меня, ориентируясь на голос. После этого ничего не осталось, кроме как выстрелить. Вадим мог реально задушить — из его рук невозможно было вырваться. Пуля попала как раз туда, куда и во сне.
Я свалила Гуляева с постели на чёрный палас. Теперь буквально заливался кровью, катаясь по полу и суча ногами. Видимо, я прострелила ему подвздошную артерию. Кровь била фонтаном.
— Ты, говнюк! Куда хозяин собирается ехать?
— С-сидн-ней… — прохрипел Гуляев. Музыка под полом стала громче.
Я вложила ствол пистолета в ухо Вадима и выстрелила ещё раз — чтобы не мучился и не орал. Нас вполне могли услышать — хотя бы горничная из коридора. Потом пистолет выпал из моих рук. Я Грохнулась без сознания около тела Гуляева. В дверь уже стучали. Но я реально не могла ни встать, ни одеться.
10 октября. Эдик Косарев сидит у моей постели. Он наблюдает, как я сплю, просыпаюсь. Поворачиваю голову. Удивительно, но он жалеет меня. Возможно, Гуляев сильно наступал ему на пятки, и теперь охраннику номер один стало легче жить. Но законом для него было и остаётся распоряжение Ковьяра.
Мне второй день подряд колют антибиотики. Температура упала, грудь перестала болеть. Она как бы онемела. Эдик поит меня чаем с лимоном из простой кружки. Поскольку вот рту пересыхает постоянно, «братцу» то и дело приходится кипятить чайник. Сегодня он должен сообщить мне решение хозяина. Тот не пожелал более видеть меня в коттедже.
Только отчаянное заступничество Косарева уберегло меня от частной тюрьмы Ковьяра. Это такое мерзкое заведение, о котором во Владике ходят легенды — одна страшнее другой. На хозяина не произвели впечатления доводы Косарева относительно того, что я защищалась от насилия. Конечно, Дайана — не ангел, но всё же и не шлюха помойная. Оказывается, Гуляев отправился ко мне тайком от Эдика.
Потом оправдания еле-еле пищала я сама. Ковьяр выслушал меня с каменным лицом и удалился для вынесения приговора. Косарев заметил, что Вадим был жесток с женщинами, и вполне мог довести до озверения. Брат изо всех сил старался спасти меня от частной тюрьмы, да и от государственной тоже.
Он клялся не допустить жестокой расправы. Но наряду с этим пугал меня, рассказывая, что представляет собой упомянутое заведение. Я скорчилась под одеялом. В шёлковой бледно-жёлтой рубашке мне было холодно. А уж от перспективы загреметь в старый обшарпанный дом, что находился в дальнем районе Владивостока, я и вовсе скисла.
Эдик много курил, чесал мощную волосатую грудь под голубой спортивной курткой. Он потягивал виски со льдом и упоённо расписывал устройство частной тюрьмы. Там, под кухней, есть погреб. Дверь держат многочисленные замки. Стены наглухо забетонированы. Арестанты спят на железных нарах.
Попавших в эту каталажку сначала раздевают догола, бьют. Баб, конечно же, насилуют. Потом накачивают водкой с наркотиками, чтобы развязать бедолагам языки. Мне эта перспектива совсем не улыбалась, благо рассказывать было чего.
— Эдинька, я не должна была защищаться? — Мой голос звучал жалобно и недоумённо. — Напал на меня, больную. Начал насиловать в крайне жестокой форме…
— Хозяин не верит в такую странную защиту от изнасилования, — спокойно сказал Косарев и развалился в кресле, вытянув ноги едва ли не до моей кровати. — Как ты выколола ему глаза? Неужели пальцами?
— Конечно, пальцами! Гляди, какие у меня ногти! — я пошевелила пятернёй. — Ведь больше и не было ничего…
— Косарев хмыкнул, кивнул:
— Ладно, это так. А зачем ты дважды стреляла в него? Зачем била каменной статуэткой по голове? Да ещё коленом давила ему на яйца?
— Я плохо помню, Эдинька. Ты же знаешь, что у меня была температура больше сорока, когда нас нашли.
Прекрасно, что мне повезло с «братишкой». Но вдруг и он заподозрит? Тогда тюрьмы не избежать. И вряд ли я когда-нибудь оттуда выйду живой.
— Мне было очень больно, понимаешь? А он полез. Сказал, что, если трахнемся, снимет «ломку». Мол, у него готовые шприцы с собой…
— Не было у него никаких шприцев, = угрюмо заметил Косарев. — Значит, ты в «ломках» была? Уже давала ему за «дурь», что ли?
— Давала один раз. — Я начала «плести семерик», то есть оговаривать сама себя. — Да он и сам взял. И наврал, что у него «кубы» есть. А потом сказал, что в следующий раз принесёт. И опять обманул. Что же мне было делать? Вот и сделала ему «вилку»*. Я его била, говоришь? Может, и била. Уже не помнила себя.
— А почему стреляла? — вскинул голову Эдуард.
— Он сам «ствол» достал, начал мне угрожать. А потом спьяну уронил пистолет на постель. А я взяла — спасаться-то надо. Очень мне охота в семнадцать лет погибать!
Я с трудом выговорила эту цифру, но всё-таки не запнулась. Да Эдику было и не до того.
— Дура ты, сеструха! Сразу себя так низко поставила. Мы вот послезавтра уезжаем, а хозяин велит мне пристроить тебя куда-нибудь. Ты должна самостоятельно жить, деньги зарабатывать. Я квартирку куплю тебе. А большего не жди. Никита любил Гуляева. Я ревновал, а заикнуться не смел. Теперь ещё подумает, что это я через сестру сработал…
Косарев поднялся и улыбнулся — стеснительно, по-мальчишески.
— Ты, главное, знай, что не оставлю тебя. Папке, понимаешь ли, обещал. Можешь и в Москву вернуться — денег дам.
— Я пока здесь хочу побыть. Надоело дома.
Кажется, у меня опять жар, но теперь уже болит горло.
— Не хочешь, чтобы я жила здесь, пристрой куда-нибудь. Но пока дай отлежаться — голова кружится.
— О чём речь! Лежи, выздоравливай. Обед прислать тебе сюда?
— Нет, я только пить хочу. Спасибо.
Про еду до сих пор было противно думать. Когда Эдик ушёл, я свернулась калачиком. Сладкая истома раскачивала мою постель, как волна — утлую лодку. Косарев предложил мне вернуться в Москву, но я не могу поступить так без разрешения Гая, хотя очень хочется. Надо через доктора спросить, как поступить в сложившейся ситуации, после того, как погиб Гуляев, глупо ждать, что меня будут брать с собой в поездки. А, значит, о Ковьяре я вообще ничего не узнаю.
