— «Смело мы в бой пойдём за Русь святую, и «чехов» всех убьём, сволочь такую!» — заорал во всё горло молодой монархист.
Я припомнил, что вместо «чехов» там было «жидов», и осуждающе покачал головой. Следующая очередь досталась отчаянному певцу. Оксанка вскочила со стула и куском ткани вытерла плевок со щеки Артемия. Теперь мы в нём больше не сомневались.
— Бес попутал… — запоздало начал длиннобородый. Артемий немного замешкался.
— Стреляй! — пронзительно крикнула Оксанка.
Хорошо, что дом был почти пустой, иначе бы нас уже повязали. Снова раздалась очередь, и старик затих. Следующим был жирный с прядью на лбу — первый, кого увидел Божок. Его хриплые матерные вопли пули прервали на полуслове.
— Ещё стреляй… — Оксанка теперь шептала это прекрасное слово. Было похоже, что она испытывает оргазм.
Далее отлетели души чернявого, с бородкой, и седого. Последним оказался самый колоритный — с бородой до пояса.
Метель за окном стихла, небо вызвездило. И мы только сейчас вспомнили, что в «Саабе» нас ждёт Божок. Судя по тому, что он ни разу не попробовал с нами связаться, всё было спокойно. Я, по привычке, проверил каждый труп. Артемий стрелял хорошо — контрольных не потребовалось.
— Где научился этому? — Я посмотрел на горячий автомат.
— Вон, с Витькой был в Приднестровье, — кивнул Артемий на тело юного монархиста. — Только он потом свихнулся совсем. Начал делать то же самое, что румыны в Бендерах*. А, значит, предал нас всех…
— Кто свинину-то заставлял есть? — вдруг спросил шеф у Оксанки.
— Вот этот, с бородкой, — содрогаясь от отвращения, ответила она.
Андрей куском полотенца подхватил вилку и сунул кусок сала в открытый рот мертвеца. Потом повернулся к Артемию и взял у него автомат.
— Да, забыл спросить! — Шеф повернулся к Падчаху. — Под какими именами вы приехали в Москву?
— Меня звали Герихан Хамзатов, — чуть улыбнулся Падчах. — А Оксана была моей супругой Тау. Это не так уж далеко от истины. Она действительно согласилась стать моей женой…
Я много раз слышал такую фразу, читал в книжках и газетах. «Они ещё не знали, что ждёт их впереди…» В ту ночь, когда мы на двух машинах мчались по Москве к «Склифу», именно так дело и обстояло. А мы с Андреем и Оксаной и помыслить не могли о том, что через девять дней начнётся война.
— Соньку я предупредил, Ромыч, — сказал мне на ухо Андрей, когда мы садились в свои машины.
— Прости меня, Роман, если я когда-то тебя обидела, — шепнула Оксана. — Дура была тогда, а теперь поумнела. Ты — супер, правда!
Артемия, наверное, уже взяли под стражу. Перед тем, как уйти, мы сняли с трупов наручники. Теперь всё выглядело так, будто парень расстрелял своих дружков по собственной инициативе — в отсутствии посторонних. Шеф проинструктировал его насчёт того, о чём нужно говорить в милиции, а о чём молчать.
Огромный дом в Братеево спал среди глубоких снегов. И, вместо трёх окошек, на двенадцатом этаже теперь горело всего одно. Божок, благодаря которому всё кончилось к нашему удовольствию, поехал со мной — к себе домой. Оксанка и Падчах забрались к Андрею в джип. Как оказалось, при них был всего один чемодан. Влюблённые всё-таки согласились поехать с шефом в институт Склифосовского.
— И что Сонька сказала? — спросил я, включая двигатель на прогрев.
Шеф сделал то же самое. Перед этим мы, при деятельной помощи Божка, откопали обе машины и почистили стёкла.
Воздух стал совсем свежим, с привкусом молодого вина. Бескрайние холмистые просторы Братеево простирались окрест, и бежали по чёрному небу серые облака. Я обернулся к джипу и увидел, что Падчах с Оксанкой целуются на заднем сидении.
— Сказала, что ложится спать. Так что не волнуйся — сцены не будет.
Андрей Озирский
Война бушует уже три недели, и на душе — мрак. Точь-в-точь такой, как сейчас за окном. Снег давно растаял, и в новогоднюю ночь на землю не упало ни снежинки. Последний лёд растаял вчера. По Питеру пронёсся ураган автомобильных аварий. В травмпунктах от напора страждущих едва не треснули стены.
По городу было не проехать и не пройти. Под слоем воды бугрился какой-то дьявольски скользкий лёд. Даже я, бывший каскадёр, не мог устоять. Ноги разъезжались, и я едва не сел на мужской шпагат. Ладно, что не пришлось вчера ехать на задания. Персонал разошёлся по домам, а я устроил себе мыслительный день.
Сегодня, поглядывая на разъезженную, вытаявшую из-под снега землю, на свинцовые волны Финского залива, я прикидываю, что надо сделать в предпраздничный вечер. Но мысли уходят в сторону. Я думаю о чеченской войне, которую так ждали ряженые под казаков бандиты. Кроме того, я понимал, что Ковьяром и Косаревым заниматься далее бессмысленно. По сообщениям агентуры Гая, они с концами исчезли из Владивостока.
Об этом я узнал одиннадцатого декабря. По радио как раз передавали сообщение о том, что в семь часов утра федеральные войска тремя колоннами вошли на территорию Чечни. И подумал: «Всё, началось безумие на многие годы! Скоро в Россию пойдут «цинки»*. Я ведь знаю Падчаха, его людей. Они лапки кверху не поднимут.
Теперь мальчишки-срочники* будут гибнуть во имя державных амбиций тех, кто никогда не понюхает пороха. Им до фени все эти страсти по поводу веры и языка, территорий и имущества, но всё равно придётся погибать. Ни один «патриот» не сунет нос туда, где стреляют, а их кости уйдут под снег, под землю. Будут шуметь сборища в Москве и на Северном Кавказе. А ветер — не по-зимнему тёплый, влажный — заиграет играть знамёнами и хоругвями, засвистит над фуражками и папахами…»
Но он не высушит слёз на лицах солдатских матерей. И не согреет неурочное тепло нашу Оксанку, которая живёт сейчас на объекте ФСК. Когда-то Проша Гай готовил её там к «погружению». Теперь приходится решать совсем другие проблемы. Оксана проходит реабилитацию после перенесённых стрессов и насилия, почти не спускает с рук Октябрину.
До сих пор мать не верит, что дочь рядом, и всё кончилось. Даже, несмотря на возражения врача, спит с ребёнком в одной постели. По счастью, операцию делать не пришлось. Но сможет ли Оксана снова стать матерью, пока неизвестно. Да и не до того сейчас — лишь бы с ума не сошла окончательно.
Я был в гостях у Оксаны десять дней назад. Но не стал ничего говорить об исчезновении Ковьяра и Косарева в ночь на одиннадцатое. Прохор шёпотом рассказал, что с огромным трудом, усилиями лучших специалистов, удалось купировать ситуационный параноид. Только после этого Оксане смогли доверить ребёнка.
В течение пятнадцати дней она колотилась в бреду. Орала со страху, боялась каждой тени. Готова была выброситься из окна, головой разбив стекло — лишь бы больше не попадать в плен к бандитам. Оксанка хватала стулья, швырялась ими во всех, кто пытался войти к ней. Пришлось забрать из комнаты всю мебель, заставить больную спать на полу. За ней всё время наблюдали, чтобы не случилось суицида.
