Последнее, что я увидел в приёмной, — лицо моего погибшего друга Михаила на портрете. Он смотрел на меня тревожно, но не скорбно. Даже, вроде, весёлая искорка мелькнула в его тёмных глазах. Он-то там, на небесах, знает, чем дело кончится. И сколько за Чертой моих друзей, родных! Неужели не заступятся, не помогут? Впрочем, я же знаю, что проживу до шестидесяти лет. А мне сейчас только тридцать семь.
Включив дальний свет, я промчался по улице Савушкина. Джип прыгал на трамвайных рельсах, как кузнечик. Скорее — на Ушаковский мост, через Петроградку… Эх, жаль, нет переправы прямо из Лахты, а как было бы здорово! А так — близок локоть, да не укусишь. Морская набережная — вот она. Кабы напрямик, пяти минут хватит. А так — ехать и ехать вкруговую. Пока до Тучкова моста доберёшься, да через весь Васильевский, Володьку с Кларой сто раз убьют.
Я верил свою звезду и нёсся, как угорелый. Редкие машины шарахались от меня в разные стороны. Совершая мгновенные обгоны, я думал о своём трагическом одиночестве этой тёмной пропащей ночью. Город был украшен, в окнах мерцали ёлочные огни — и всё выглядело нелепо среди луж. Вот это называется «закон подлости». Сам ведь выгнал ребят на короткие каникулы. У нас ведь не милиция — экстренные вызовы случаются крайне редко.
Жаль, что снега нет. Это — главная беда. Сейчас практически полярная ночь, и без белого фона ничего не видно. Фонари еле тянут, да и горят через один. И на душе такой же мрак. Где-то там, на юге, гибнут люди. И сам я, вполне возможно, не вернусь, что бы там ни предсказала мне цыганка Ливия.
Несколько раз я звонил в машину Маяцкому, но тот не отвечал. Значит, конец им, как это ни прискорбно. Убиты? Ранены? Захвачены? В любом случае, вся вина на мне. И даже хочется погибнуть, чтобы не отвечать перед Надеждой Маяцкой. Она меня и так давно уже тихо ненавидит.
Я пролетел через Петроградскую сторону, и в несколько мгновений миновал Тучков мост. Одно меня радовало — наледь растаяла. Асфальт уже шершавый, и даже как будто посыпан песком. На Васильевском заманчиво светились окна старых домов, помигивали, дразнили. Дескать, куда прёшь, псих? Надо на Фонтанку ехать, где семья тебя ждёт. Да и жене в Париж надо позвонить, поздравить. А ты сейчас им такой подарочек преподнесёшь, что они потом долго в себя не придут. Бандитов много, а ты один, и всех не выловишь. Только детей своих многочисленных сиротами оставишь. Дружок твой давно погиб, и нечего париться. Куда ему, с одним «макаровым», против автоматов?…
Сейчас кончится Малый проспект. За ним будет улица Беринга. По ней проеду до Нахимовской, а оттуда — прямо к отелю. Я слышу, как свистит рассекаемый моим джипом вал ветра. Вижу огни знаменитой гостиницы, чувствую солоноватое дыхание моря. Хорошо, что об опасности думать некогда — время поджимает. Через какую-то клумбу я вломился на берег залива. По линии прибоя, прыгая на сидении и матерясь, погнал от гостиницы к Голодаю. Фары я потушил вообще.
Мрак, протягивая холодные щупальца прямо сквозь стёкла, сжимал мне сердце. И не обычный страх это был, а тоска обречённого на смерть живого существа. Безлюдные кварталы Васильевского острова — с одной стороны, зимний ледяной залив — с другой. Как раз сейчас все сидят дома, готовятся. А на улицы выскочат уже после боя курантов. Будут пить шампанское, и пускать петарды, ничего не зная о нашей горькой участи…
Что впереди? Свинец в лоб? Сталь в живот? Четырёхугольная яма на Южном кладбище, рядом с могилами деда и матери? А позади — вся жизнь, которая почему-то не проносится перед глазами за один миг. Она уплывает за Неву, на Фонтанку, где светятся узкие высокие окна, золотится рябь на воде. А здесь — низкие тучи, серые волны, мусор на побережье.
Я остановил джип как раз вовремя. Ещё немного, и я влетел бы прямо в бок одному из двух мощных джипов. Рядом с ними стояла красная «Мазда». Вот у них фары горели, и в перекрестье лучшей, на песке, лежали два человека. А вокруг стояли шестеро. Я замер, с трудом перевода дыхание, и нечаянно сплюнул себе на кроссовки. Один из джипов был наш — «Мицубиси-Паджеро». Второй — действительно «Гранд-чероки». Все машины были пусты. Значит, я опоздал — расправа свершилась.
И вот теперь картины из прошлого пронеслись передо мной ураганом. Я снова видел, как познакомился с Володькой Маяцким, как привёл его на Литейный, взял в свою группу. Он уволился в знак протеста, когда меня сослали участковым в Красносельский район. А потом мы вместе искали детей, которых воровали для продажи «на органы». Я, Маяцкий и уже покойный Флориан Стенкулеску вызволяли из притона мадам Сильвии малолетних проституток, чтобы вернуть их в Питер. Я должен отомстить за него, обязательно должен — чего бы мне это ни стоило.
Мне лучше вообще отсюда не возвращаться, чтобы не смотреть в глаза Надьке и мальчишкам. А, значит, терять уже нечего. Если я сейчас дам в ту сторону очередь, сделаю больно только бандитам. Вот их бы уничтожать с помощью бомбёжек, как в Чечне! Ведь жить, дышать не дают, сволочи! Эх, много кого хотел я спасти, да не всегда это получалось. Но мстил обязательно — для успокоения собственной совести.
Я не знаю, кто такая Клара. Личность явно тёмная. Занимается сомнительным бизнесом. Но мне была нужна информация, которой она обладала. В частности, почему именно погиб Антон Аверин. Честно говоря, сейчас я жалел только о напрасно потраченном на неё времени. Чёрт с ней, с Кларой. Но вот Вовка Маяцкий… Он ведь погиб из-за неё. Или из-за меня?…
Да, я виновен. Но виновна и Шаманова. Видимо, она предупредила дружков о том, что поедет в агентство. Но не знала, что тоже будет уничтожена — как ненужный свидетель. Ведь я могу найти её ещё раз, а бандиты этого совсем не хотят. Они знали и время поездки, и марку машины. Не может быть, чтобы предновогодним вечером они глаз не спускали с Шамановой, и всё узнали сами. Девица, наверное, думала, что ей помогут избавиться от меня. Что ж, помогли — раз и навсегда.
Но чего они медлят? Почему не уезжают, оставив на берегу залива два трупа? Почему так беспечно курят, даже не потушив фары, не прикрыв огоньки сигарет ладонями? Неужели ждут меня? Допустим, они обшарили салон «Мицубиси», и ничего там не нашли. А потом решили передохнуть после трудов праведных и проверить, примчусь ли я сюда. Храбрые ребята, я ведь мог быть и с опергруппой. Это если Володька нечаянно не проговорился, что людей сегодня у нас совсем нет…
Как тихо вокруг! Только плещутся волны, и свистит ветер. Но странно — шум мотора моего джипа бандиты не услышали. А почему, интересно, они должны меня ждать? Не мог же Володька им перед смертью доложить, что звонил мне. Чего-то я не понимаю пока. Один из них наклонился к лежащим и стал что-то разглядывать или искать. Потом повернулся к другому — здоровенному бугаю в замшевой куртке на меху. Тот большим пальцем указал в землю. Первый бандит поднял автомат. Тоже мне, римские патриции! Но, раз они собираются стрелять, значит, их пленники живы! Или хотя бы один…
Кто же пока дышит — Маяцкий или Шаманова? А, может быть, оба? Во всех случаях, не дам их добить. Конечно, я больше хочу спасти Володьку. Но это уже как получится.
А после уже ни о чём не думал, кроме того, чтобы как можно дольше оставаться неуязвимым. Открыл огонь из автомата, припав на колено за своим «Чероки». Первым свою порцию свинца получил тот, кто собирался стрелять. А потом остальным стало уже не до пленников. Когда тот, с автоматом, рухнул рядом с обречёнными, остальные похватали свои «дуры». Не всем это помогло — ещё двое очень быстро отправились вслед за первой моей жертвой.
