И вот в этот момент я сильно обманулся. Решил, что повредил противнику мозг, и жить тому осталось от силы минуту. Но и эту минуту он вряд ли использует для того, чтобы не дать мне уйти отсюда живым. Мы сравнялись и в другом. Теперь у молодого соперника по лицу тоже текла кровь. Я увидел это и обрадовался, словно уже прикончил его. Но, оказывается, до победы было ещё очень далеко.
Дыхание у меня совсем сбилось, но и «замшевый» теперь тоже хрипел. И у молодёжи имеется предел, за которым она вырубается. Расслабившись от приятных мыслей, я снова получил по голове. Но это, как ни странно, спасло меня. Зашатавшись, я ушёл не назад, а вперёд, а противник такого не ждал. Отыгрался он в следующий момент, угостив меня сразу и по почкам, и по основанию черепа.
Но, к удивлению, не убил, потому что смазал удар. И тогда решил закрепить успех иначе. Не дожидаясь, пока я развернусь и дам ему уже наверняка, противник заорал. Я ведь тоже в долгу не остался, двинул его в пах и в колено. Хрустнув, нога подломилась. Странно — ведь до этого момента мы дрались молча. Значит, ему действительно сделалось больно. И от этого «замшевый» озверел — настолько, что перестал осознавать реальность. Всё его тело свела страшная судорога.
Я понял — за этим непременно последует чья-то гибель — или его, или моя. Смертельно раненый зверь становится опаснее, чем когда бы то ни было. И противник мой с блеском подтвердил это правило. Он вдруг высоко подскочил, опустился мне на спину, стиснул локти ногами. А руками зажал шею, давя на кадык. Я упал на него, прижав своим телом «замшевого» к песку, к увядшей траве, к куче тины. А в следующий миг мы оба очутились в ледяной воде залива.
Когда-то такой приём помогал мне. Внутренности врагов рвались, кости крошились. Но «замшевому» терять было уже нечего, и он держал мою шею мёртвой хваткой. Да и весовые категории у нас оказались разные. Массы в нём было килограммов на двадцать больше, чем во мне. И я опять подумал о том, что зря не вызвал хотя бы милицию.
Ни молиться, ни просить пощады я не собирался. Да и глупо было это делать. Ни бандит не помилует меня, ни Господь наш. Но всё-таки много подонков я уничтожил и «закрыл»* на своём веку. Значит, мать родила меня не зря. Только Вовку Маяцкого жаль, если погиб. Но ещё страшнее получится, если он умрёт сейчас — от потери крови и переохлаждения. Тогда, получается, выжив в самый ответственный момент, он уйдёт уже после, когда мог спастись.
Я захрипел против воли и почувствовал, что теряю сознание. Теряю уже навсегда. И пожалел от всего сердца, что кончаюсь, что не смогу больше бить бандитов. Да ещё испорчу праздник жене, детям, родственникам, друзьям. Потомство я оставил, но все равно хочется жить. Хочется, а не дано. Видно, всё, отгулял…
И вдруг противник резко обмяк. Его пальцы на моём кадыке если не разжались окончательно, то ослабли настолько, что я мог освободиться. Отплёвываясь кровью, я смог расцепить их и набрать воздух ртом. Так больно дышать мне не было ещё никогда. Но буйная радость помогла не застонать. Неужели я всё-таки раздавил его?! Как же случилось? Ведь я уже вырубался и чувствовал, что причинить противнику вред не могу.
Я ещё не мог приподняться, сесть. Но всё-таки собрался с силами, свалил «замшевого» на мокрый, в раздавленных ракушках, песок. И увидел его полуприкрытые светлые глаза под низкими тёмными бровями. Сомнений нет — враг повержен. Его зрачки расширены. Но всё-таки непонятно, как всё произошло.
Я повернул тело на бок и увидел — затылок разнесён пулей. В этот нет никакого сомнения, хоть выстрела я и не слышал. А в следующий момент я услышал шаги нескольких человек по песку. Всё ещё не мог отдышаться, поверить в своё спасение. Глотал кровь, сплёвывал сгустки на песок. И совершенно не интересовался теми, кто сейчас направлялся ко мне.
Они остановились рядом со мной и трупом «замшевого». Сердце никак не желало успокаиваться, а дыхание — выравниваться. Но я уже знал, что выживу. В уходящем году точно не умру. Сейчас бы узнать, жив ли Маяцкий. Да и бандитов нужно проверить. Лучше, если они все окажутся «холодными».
Я приподнялся, опираясь руками на грязный, твёрдый песок. И увидел четыре пары тщательно вычищенных ботинок. Итак, на заброшенном берегу появились люди, которые, вероятно, и спасли меня. Тот, кто стоял ближе всех, носил обувь небольшого размера, на платформе, да с каблуком. Неужели?! Только сегодня о нём вспоминал…
— Андрей, с наступающим тебя!
Эфендиев говорил совершенно спокойно, будто мы встретились за новогодним столом.
— И вас также! — с чувством ответил я. — Спасибо за всё, Падчах. Теперь и за мою жизнь тоже.
Кто-то из охранников помог мне подняться. Падчах стоял неподвижно — в кожаном пальто, туго перетянутом поясом с бронзовой пряжкой. На голове у него была фетровая шляпа с маленькими полями, на шее — белое кашне. В левой руке Падчах держал пистолет с навинченным глушителем. Значит, его работа. Да, Падчах говорил, что владел обеими руками одинаково хорошо.
— Вы как здесь оказались? Ведь не может быть, что случайно…
Другой охранник подал мне платок, маленькое зеркало, гигиенические салфетки. Я вытер старую кровь с лица, а новой не было — свернулась. Надо бы, конечно, провериться — вдруг есть серьёзные повреждения.
— Вы искали меня?
— Искал.
Эфендиев по-чеченски переговорил со своими, и они стали осматривать трупы. Я попытался мизинцем хоть немного прочистить ухо, и вляпался в сукровицу. Портом потёр голову, в которой будто бы ревели десять самосвалов.
— У меня к тебе дело важное. Но давай сначала разберёмся с этими ребятами. Кто они?
— Вопрос, конечно, интересный, но сложный. Понятия не имею.
— Вот как? — Падчах поднял брови, ещё больше сморщив лоб.
Мне было очень стыдно стоять перед ним в таком замызганном виде. К тому же, контузия не сделала меня умнее.
— Они увязались за машиной моего сотрудника. Вот она стоит, пустая. — Я указал на «Мицубиси». — Он вёз ко мне в офис девушку…
— Эту? — Падчах указал на неподвижную Клару Шаманову.
— Да, её.
— Убита, — сказал один из охранников. — А парень с усиками живой, только плох очень. В больницу его надо отвезти.
Я смотрел, как играют блики на коже дорогого пальто Клары. Потом увидел её запрокинутое курносое лицо, локоны, втоптанные в грязь. Руки с густо-алыми пиками ногтей были сведены смертной судорогой. На трёх пальцах были золотые кольца.
— Три ранения у неё, — продолжал один из охранников. По Оксанкиным описаниям я узнал Махарби из Стамбула. — Одно — в плечо, два — в голову. Похоже, делали контрольный выстрел.
Значит, в тот момент, когда я открыл огонь, они хотели прикончить Володьку. Тогда я пас ему жизнь. Нельзя мешкать и теперь.
— Остальные как? — спросил Падчах. Пистолет он сунул в карман пальто.
А закуривал неловко — видимо, не привык ещё обходиться одной рукой. Я помог ему подержать зажигалку у трубки.
