Мы слушали, как заворожённые. Таким я Падчаха ещё никогда не видел. Он был одновременно воином и пророком. Глаза его светились в полутьме, и каждое слово прочно ложилось на сердце.
— Но пока земля горит под ногами у вчерашних школьников. Небо над ними брызжет расплавленным свинцом. Эта ночь войдёт в историю страны как величайшее преступление всех времён и народов. Если я доживу до мирного времени, поставлю на родине памятник чёрного цвета. Из люка сгоревшего танка вырывается раненый солдат, а рядом лежит убитая чеченская женщина. Да, конечно, мне очень хотелось бы пожить в покое. Но Аллаху угодно другое, и я выполню Его волю.
— Наверное, мне неуместно просить у вас прощения, — тихо сказала Инесса. — Но всё-таки я делаю это. Ни я, ни муж, ни Андрей никогда не голосовали за нынешнего Президента.
— Почему неуместно? — удивился Падчах. — Я рад, что даже в Петербурге люди переживают за нас. И это притом, что их детей в Чечне сейчас нет.
Охранники Эфендиева явно чувствовали себя напряжённо за одним столом с женщиной. Но они помнили, что находятся не дома, и старались уважать чужие обычаи. К тому же, Инесса, несмотря на восточную внешность, никак не походила на скромную горянку. Она явно требовала другого обращения.
— А теперь хочу попросить вас вот о чём, — продолжал Эфендиев, моментально успокоившись и приняв свой обычный, холодновато-насмешливый вид. — Помнят ли Андрей и Александр моего сына Мохаммада?
— Естественно, — ответил за нас обоих Сашок. — Он сейчас… там?
— Нет, он уже в Питере, — огорошил нас всех Падчах. — Сын очень тяжело ранен. Судя по всему, это была автоматная очередь. В него попало восемь пуль. Но Мохаммад остался жив милостью Аллаха.
— Он воевал? — уточнил Сашок.
— Нет. Мохаммад только успел приехать в Чечню. Он ведь подолгу жил за границей — то в Турции, то в Саудовской Аравии. Я, сами понимаете, сейчас встретиться с сыном не могу. А до этого он был без сознания. Знаю одного — сына нашли на обочине дороги. Он долго пролежал в снегу, потерял много крови. Его приняли за мёртвого. Судя по всему, сына пытались расстрелять. На шальные пули не похоже. И даже не походя, с брони, его полоснули. Люди говорят, что весь снег вокруг него был вытоптан солдатскими сапогами. Тут же валялись гильзы, окурки, комки жевательной резинки.
— Если он не воевал, за что же был расстрелян? — удивился я.
— Такая сейчас жизнь в Чечне, — пожал плечами Падчах. — Сын не был одет, как боец. На его плече вряд ли нашли синяк от приклада. И всё-таки решили застрелить. Возможно, Мохаммад был вооружён. Он всегда носил с собой пистолет. А по законам военного времени этого вполне достаточно для расстрела. И ещё есть одна причина… Мохаммад носил много золотых украшений, которые никогда не снимал. В том числе — перстень с арабской вязью. Это — цитата из суры Корана. Сын привёз его из хаджа. Так вот, на расстрелянном никаких украшений не нашли. В числе прочего исчез и перстень.
— Да ради одного этого могли пристрелить, — догадался я. — Наши солдаты — не киллеры. Они живут по другим законам.
— Возможно, — согласился Падчах. — С него ведь и верхнюю одежду сняли. Осталось одно бельё, правда, шерстяное. Все залито кровью…
— Когда это произошло? — глухо спросил Сашок.
— Двадцать пятого декабря, на северной окраине Грозного. Вернее, в тот день его нашли. А когда всё случилось, знает только сын. И его палачи, конечно. Я распространил слухи, что сын погиб. Исключительно для того, чтобы его не искали, не тревожили, не пытались добить. Я ведь прибыл сюда на одни сутки с целью устроить его под чужим именем. Наш человек работает в Институте скорой помощи. Там Мохаммаду будет безопаснее, чем в зарубежных клиниках. Ведь его появления в Питере никто не ждёт…
— Он под своим именем там находится? — осторожно поинтересовался Сашок.
— Конечно, нет. Сейчас его зовут Гаджимурад Магомедов. Этот паспорт чистый. Документы на имя его брата получил Махарби. Видите, друзья мои, как много я вам поведал…
Мне даже стало не по себе. Ни на секунду я не забывал о том, что милейший человек, сидящий с нами за праздничным столом, — главарь мафии. И много знать о нём весьма опасно. Впрочем, ничего, кроме добра, я от него не видел.
— Да не волнуйтесь вы! — Падчах, как всегда, угадал наши мысли. — Раз я сам вам всё сказал, то и спрос с меня. Я доверяю вам больше, чем даже некоторым родственникам в Турции и Пакистане. Не говоря уже о тех, кто осел в Европе. Так вот, мы сейчас уедем из города, а сын тут останется. Вы уж навещайте Мохаммада, пожалуйста. Он не должен чувствовать себя одиноким. Вам это совершенно ничем не грозит. Только не называйте его настоящее имя. Уверяю, что мой сын не был бойцом сопротивления. Он приехал на родину, чтобы быть со своими близкими в трудный час. Возможно, он и взял бы в руки оружие, но просто не успел. А, может, и нет. Заранее людей нельзя расстреливать. Конечно, теперь у него не будет другой дороги, если выживет. Жаль, что мстить придётся совершенно посторонним людям.
— Это понятно, — всё так же почтительно, тихо сказала Инесса. — А что же ему ещё остаётся делать?
— Я знаю, что Мохаммад не склонен играть в войнушку, попусту лезть на рожон. Он, несмотря на молодость, очень благоразумен, выдержан. Другое дело, что он был одет, как респектабельный господин. Передвигался только на машине — шестисотом «мерсе». Конечно, и его на месте преступления не оказалось…
— «Мерседес», конечно, не солдатам достался, — прикинул я. — Скорее всего, офицеру, чином не ниже подполковника.
— Это точно, — согласился Падчах. — Так вы навестите сына?
— Обязательно. — Сашок как раз складывал из салфетки лягушку. — Мы могли знать его именно как Гаджимурада Магомедова. Да и я сам, как видите, не блондин, — усмехнулся Сашок.
— Разумеется, Падчах, мы всё сделаем для вашего сына!
Я очень страдал из-за своей замедленной реакции. Драка на побережье даром всё-таки не прошла.
— Мохаммад ни в чём не будет нуждаться. Ему будут носить передачи, навещать в приёмные часы. А своих ребят сюда не посылайте — это опасно.
— Разумеется, — согласился Падчах. — Очень рад, что вы согласились помочь.
— Ещё бы я после всего не согласился! — Мне даже стало обидно.
— А мы что, не люди? — рассердилась Инесса. — Мне так стыдно за всё это безобразие, что слов нет выразить. Второй раз уже стреляют по своим, на своей земле.
— Это потому, что по чужим стрелять боятся, — мягко сказал Падчах.
— Скажите, как вы нашли сына! — Инесса влажными глазами смотрела на Эфендиева.
Мы с Сашком переглянулись. Перед нами внезапно возникла совершенно другая женщина — нежная, домашняя, трепетная.
— Я находился в Грозном с самого начала войны. Видел своими глазами обстрелы и бомбёжки. Со дня на день ждал сына. Мы говорили с ним тринадцатого числа, по спутниковой связи. Когда Мохаммад не появился двадцатого, я вновь связался со Стамбулом. Там сын должен был сделать остановку. Дочь Сальма подтвердила, что брат только что вылетел в Баку. Оттуда он хотел пробираться в Грозный. А раньше не смог — задержали семейные дела. Заболела его супруга Думия. Да так, что чуть не скончалась. Как только ей полегчало, сын выехал в Чечню.
