— Да, — коротко уронил Юрий Иванович.
— Мать не возвращалась, хотя обещала быть дома в семь. И он не поинтересовался у вас, куда она подевалась? Может, передумала, задержалась в бане?
— Нет, Никифор не интересовался. Мы с ним… как бы сказать… — замялся Кулдошин. — Короче, без веской причины он бы мне не позвонил. Наталья как-то заставляла его смирить норов. Но он, видно, в неё пошёл нутром. Я, когда его голос в трубке услышал, сразу понял — произошло что-то чрезвычайное. И не ошибся… Я Жамнову высказал всё, что думал о нём. Но и Лёху понять можно. Раз Наталья говорит, что он ей больше не нужен, надо подчиняться. Частенько он вот так уходил со двора, и всё было нормально. И потом, кто ж знает, как там, у лифта, всё произошло? Вдруг и Жамнов не помог бы? Слишком серьёзных птиц Наташка зацепила…
Диктофон и блокнот остались в сумке, но я точно знала, что главное из рассказа Кулдошина запомню. Получается, Юрий Иванович был в неприязненных отношениях со своим пасынком Никифором Пермяковым, и только Наталье Лазаревне удавалось поддерживать видимость мира в семье. Конечно, сразу же подозревать в убийстве сына Натальи неправильно, но где-то в глубине души стоит запрятать и такой вариант. Запрятать хотя бы для того, чтобы не упустить ни одной возможности раскрыть преступление.
Значит, не только вне дома Непреклонная грубым нажимом добивалась своего. Страшный рассказ Павла Шестакова, теперь вот это… А ведь Никифор действительно мог пойти характером в мать и ответить ей тем же. Она привыкла ни перед чем не останавливаться, и парень уродился такой же сильной личностью. Да, пока я с ним не встретилась, делать выводы не могу. А вдруг свара внутри этого семейства ещё не достигла такого накала, за которым следует убийство? К тому же Никифор скорее поднял бы руку на отчима, чем на мать.
— Юрий Иванович, а Никифор был один в квартире, когда всё случилось? Ведь вы говорили, что у Натальи Лазаревны намечалась встреча с Ларисой. Кстати, как её фамилия? Надо бы поговорить.
— Лариса Якшинская. Я вам адрес дам, — пообещал Кулдошин. — Нет, Лариса в тот вечер не приезжала к нам и домой не звонила. Не исключено, что она по мобильнику отменила встречу, но Жамнов в машине ничего такого не слышал. С Ларисой вам встретиться нужно. Вдруг она ещё что-то знает? Женщины ведь друг с дружкой более откровенны. Но Никифор был не один, кажется мне так, по крайней мере. Он говорит, что занимался, — в Политехе ведь учится. Только потом соседи с девятого этажа в дверь позвонили. Сказали, что нашли Наталью.
Кулдошин поднялся из-за стола, ушёл в соседнюю комнату. Через минуту вернулся, протянул мне вырванный из блокнота листок.
— Вот Ларкин адрес и телефон, держите. Думаю, что она с вами встретится. Особых заносов за ней не замечал — нормальная баба. Но она сейчас в Греции, прилетит в воскресенье. Тогда и пообщаетесь…
— А откуда вы взяли, что в тот вечер у Никифора кто-то был? Вы только подозреваете или можете что-то доказать?
— Точно доказать не могу, но из бара бутылок водки тогда пропала из бара. Вряд ли парень будет выпивать один. Может, кто-то из института к нему пришёл, не знаю. И ещё. Когда звонил в баню, сказал такую фразу: «Мы раз пять выходили её встречать, а она не шла…» Кто это «мы»? Потом объяснил, что от волнения оговорился. Встречать мать выходил он один, а соседи присоединились позже, когда в лифте нашли тело. Но если кто-то был, почему Никифор об этом умалчивает? Он ведь просто так может меня злить, даже в такие страшные дни. Он не одобрял мать, когда та пошла за меня. Юношеский максимализм взыграл в его душе. Парень не подумал, что их у матери восемь человек, и нужна подмога, защита. Мол, их пять братьев, и они в состоянии постоять за честь семьи. Сопляки, он ведь самый старший. Остальные — совсем мальчишки. — Кулдошин махнул рукой. — Другие-то пацаны покладистые, а этот упёртый. Видит, как мне тяжело, и постоянно намекает, недоговаривает, чтобы добить. Теперь-то, без матери, с ним совсем не совладать. Может, вы сумеете узнать, кто был у Никифора тем вечером? Но не Лариса — точно!
— Договорились. Попробую выяснить.
Я мечтала хотя бы о часике крепкого сна. Но перед тем нужно принять душ с дороги, привыкнуть к своей комнате, которую мне выделили на втором этаже. Мой чемодан Жамнов давно отнёс туда.
— А Алексей не знает, кто мог быть с Никифором?
— Понятия не имеет. Он же в квартиру не заходил, а Наталья ничего не говорила. Просто заявила, что он свободен до завтра.
— Понятно. — Я с трудом, опираясь на столешницу, встала. — Спасибо за угощение, за подробный рассказ. Но я всё-таки ещё раз хочу спросить вас о личном. Мне это нужно для следствия. Вы говорите, что были в натянутых отношениях с пасынком. Что это означает в данном случае?
— В смысле — мог ли он убить? — догадался Кулдошин. — Нет, ни за что! Грубость, бравада, подчёркнутая независимость. Нежелание называть меня отцом и на «ты»… Вспомнил бы лучше, как родной батька их бросил! И с тех пор не написал ни разу, не позвонил. А уж о материальной помощи и речи не было. Наталья даже не знала, жив ли Пермяков. Всероссийский розыск ничего не дал. Но, мне кажется, Никифор и родного папу не признал бы. В его возрасте парни считают, что во всём правы, а взрослые их притесняют. Но чтобы убить, да ещё свою мать, — нет! Он и меня-то не жалует из ревности. Но учится на «отлично», повышенную стипендию получает, целыми днями сидит за компьютером. У Натальи на него вся надежда была. Остальные-то — средненькие…
Меня всё сильнее интересовал именно этот странный мужчина, который взял замуж женщину не с одним, а с восемью детьми, да ещё все годы совместной жизни беззаветно любил её. В том, что горе Кулдошина искреннее, я ни на миг не усомнилась.
— Вы удивительный человек, Юрий Иванович. Обычно мужчины боятся даже одного ребёнка, которым обременена избранница. А вы… Очень любите детей? Лично я с такими подвигами ещё не встречалась.
— Если любишь женщину, надо любить и её детей, — сразу же ответил Кулдошин.
Он дёргал висящую на шее серебряную цепь, и на правой его руке я увидела громадный перстень из того же металла.
— Даже не то что надо, а само это получается. А что до Никифора, то и с родными детьми бывают конфликты.
— Ваш брак с Натальей Лазаревной первый? — поинтересовалась я.
— Нет, второй. Я родом из Ростовской области, из городка Шахты. Там и жила моя первая любовь. Она изменила мне, когда я в госпитале валялся после Афганистана. Потом я тренировался на базе «Вымпела» в Подмосковье, стал советским «коммандос». Сосны, малинник, деревянные корпуса, скворечники на каждом дереве… Прямо как в пионерском лагере! Когда мне было двадцать, «Вымпелу» передали базу отдыха в Балашихе. Мы были лучшими по медицинским показателям, по интеллектуальным данным. Но последнее больше касалось разведчиков… «Вы будете — круче некуда! Все виды единоборств… Рэмбо против вас — хулиган с рогаткой!» Язык, диверсионное дело, в перерывах — драки с балашихинскими. Кафе, в котором происходили разборки, в память о фингалах называли «Бычий глаз». Так я начинал, а уже после попал «за речку», то есть в Афганистан. Первой жене из Кабула джинсы «Ливайс» привёз, кожаную куртку. Сам курил «Мальборо». В начале-то восьмидесятых! Тогда, конечно, я был ей нужен. Меня даже называли «дяденька-шпион». Потом — ранение, последствия, увольнение из «Вымпела». Хорошо, что детей не успели завести, а то бы я не смог их бросить. Но другим довелось пережить позор и унижение девяносто первого, когда КГБ и СССР смешали с грязью. А я к тому времени мотался по стране, брался за любую работу. К себе в Шахты решил не возвращаться — там ведь жила бывшая жена. И я не ручался за себя — боялся убить, если встречу на улице. Жил в общагах, в комнатах «на троих», и всё мечтал о доме, о большой семье. Раз в год ездил в Балашиху. Выпивали там с ребятами, поминали погибших возле чёрного обелиска под берёзой у проходной. На мраморе — щит, меч и буква «В». Мы называли её — «проходная возле ДорНИИ». И каждый год я говорил бывшим сослуживцам, что ещё не женат. Бабы у меня были, но ни одну из них я не видел своей супругой. Поверьте, что выгоды, денег, покоя я не искал. Иначе как бы я женился на многодетной матери? Божественный свет в ней был, необыкновенная сила. Я совершенно случайно отправился в баню именно тогда, когда Наташка выгоняла оттуда накачанных «братков». Я был потрясён. Блондинка — хрупкая, изящная, ухоженная, на каблучках… И рвёт зубами руку бандюгана! Костюм на ней был брючный, зелёный в тонкую белую полоску. Мне будто кровь в голову ударила, и что-то толкнуло к ней. Вы любили по-настоящему, Оксана?
