Теперь нужно придумать, как его задержать. Тесть ни в коем случае не должен предупредить зятя. Одно хорошо — Швоев, скорее всего, находится сейчас в Питере, а там действует наше агентство. В Лахте расположен его головной офис. Нужно только узнать адрес Швоева, и тогда наш директор Андрей Озирский примет соответствующие меры. Надеюсь, что шеф придумает, каким образом можно без проблем задержать сумасшедшего убийцу — пусть даже за мелкое хулиганство. Только бы не спугнуть его сейчас и как можно скорее получить признание Антонины Мальковой…
Чувствуя во всём теле сладостную и нетерпеливую дрожь, я сдала свой халат толстой тётке, которая в тесном кабинете ворочала тюки с бельём. Она что-то мне сказала, но я была слишком взволнована, поглощена мыслями о Швоеве, потому и не поняла ни одного слова.
Мне даже показалось, что я забыла русский язык. Посмотрев на сестру-хозяйку отсутствующим взглядом, я пробормотала что-то невразумительное и направилась в гардероб за своей дублёнкой.
* * *
«— В тот вечер я опять к внученьке заехала, на съёмную квартиру. У внучки ведь накануне день рождения был. Они с ребятами гуляли. А родителям Кристинка даже и не позвонила. И у неё никто трубку не брал. Меня в город отвёз сын соседский, Митя Теремов. Я подарок ей захватила, носочки связала и шапочку, так она не взяла. Дальше порога меня не пустила. Сказала, что стыдно ей за такую древнюю деревенскую бабку. И пусть родители отстанут от них со Стасом, потому что они поженятся. Я даже не нашлась, что сказать, заревела только. В доме музыка грохочет, все смеются очень громко. Во дворе говорили, что компания эта и наркотики колет. Милицию им вызывали. Кристина сказала, что они скоро уедут оттуда. А куда — не сообщит, чтобы не нашли. Я ушла, а подарок-то в прихожей оставила. Около семи вечера всё это было. Мне опять очень плохо сделалось. Какое-то чудище приехало к ребятам — мужчина, в волосы до пояса, и весь накрашенный. Кристина на пятом этаже живёт. Я лифт подождала, но было занято. Решила потихоньку спускаться. Митька-то Теремов обещал меня у магазина ждать пятнадцать минут восьмого. Думала я, как Лиля с Васей-то, зятем, всё это переживут. У них и так гипертония — с магазином столько хлопот, а тут ещё доченька… Я спускалась бочком, со ступенечки на ступенечку. Перед глазами всё плыло. Подумала, что сейчас вот упаду и встану больше. Ждала, что Кристинка пожалеет бабушку и следом выскочит, а она и думать обо мне забыла. Как-то доползла я до первого этажа… То есть до ящиков-то почтовых нужно было ещё спуститься. Там лампочка перегорела как раз, трещала и мигала. И у меня всё запрыгало перед глазами. Я встала, на перила оперлась, полезла в сумку за таблетками. И вдруг увидела, что у мусоропровода высокий, плечистый мужчина стоит. И весь в чёрном, страхи-то какие! Вот этот самый, да. И что-то под курткой прячет. Не знаю, почему не пошла я мимо него. Видно, Бог спас… Ноги как будто приросли к ступенькам. Я стою, и он стоит. Но меня не видит. Думала, ждёт кого-то, может, хозяев дома нет. Но всё-таки я не иду мимо него. Он, видно, сильно нервничал — лицо дёргалось, и усы тоже. Он всё на входную дверь смотрел. Злой мужчина, очень злой. Я таких-то в своей деревне видела, когда стенка на стенку сходились в кулачных боях. И дрались тогда до смерти. Мне показалось, что пьяный он или обжабанный. Ну, думаю, наверное, к внучке потом поднимется, а от такого всего жди. Женщину-то убитую я до тех пор в лицо не знала. Потом только портрет в газете увидела — Вася, зять, показал. Я уже захотела обратно к внучке подняться, потому что лучше с теми, чем мимо этого идти… Я вдруг слышу — входную дверь открывают, там код есть и домофон. Вошла женщина — блондинка крашеная, невысокая, худощавая. В белом плаще и в красивых сапожках на каблуках. Под мышкой — сумочка без ручек. Духами от неё сильно пахло, даже я почувствовала. Она стала у лифта кнопки нажимать, а на мужчину внимания не обращала. Похоже, даже не видела его, потому что торопилась очень. А тот вдруг достаёт из-за пазухи топорик для разделки мяса. Я онемела вся, рот раскрыла, а крикнуть не могу. Он ударил женщину лезвием по голове. Хруст такой, сразу кровь хлынула… Женщина падать стала, а громила-то под мышки её подхватил — и в лифт. Как раз кабина подошла. Ну, думаю, надо убегать, а то он и меня зарубит. Я ведь всё видела, как на ладони. Он стал в лифт-то женщину затаскивать, а я на цыпочках спустилась и шмыгнула мимо него за спиной. Откуда только силы взялись? Из квартиры на первом этаже грохот какой-то раздавался, наверное, ремонт был. Душегуб-то и не услыхал ничего. Что он после делал, я не знаю. Сама не помню, как добралась до магазина. Теремов меня ждал на своём «москвичонке», что-то спрашивал. А у меня озноб, и рот от страха не раскрывается. Дома никому ничего не сказала. И в милицию не позвонила, потому что испугалась до беспамятства. Станут вызывать, и все узнают, что я убийство видела. А у того бандюги — дружки, наверное, есть, да ещё семья. Мне-то всё равно помирать, а вдруг дочкам и внукам достанется?.. Я его впервые видела, а после того — никогда… Что мне и делать-то теперь, не знаю. Наверное, накажут, ведь должна была сказать хотя бы Марине, она в милиции работает. Оператором, который звонки принимает. Как раз ей вызов-то и поступил. Весь город говорил, что знаменитая женщина погибла. Она сиротам помогала, бедным. За простой народ стояла. Потому и убили её нелюди. Не убереглась…»
Я выключила диктофон и посмотрела на Юрия Ивановича Кулдошина, который сидел в микроавтобусе «Шевроле», низко опустив голову. Паша Шестаков слушал внимательно, а Марина Коробова, младшая дочка Антонины Степановны, нервно курила сигарету за сигаретой. Все мы сидели в салоне «Шевроле» и ждали, когда инспектор ГИБДД остановит ту самую «девятку» асфальтового цвета, а капитан из уголовного розыска, бывший подчинённый Бориса Петровского, задаст Анатолию Максимовичу Лебедеву несколько вопросов.
Формально мы не имели права вмешиваться в ход операции, но нам разрешили присутствовать. Правда, в сторонке, и при условии, что мы из машины не вылезем. Похоже, в милиции очень обрадовались, что взбудоражившее весь город преступление будет наконец-то раскрыто, и официальные лица оказали нам возможное содействие. Я уже знала, что в милиции и в прокуратуре не будут возражать против участия в поисках Швоева сотрудников питерского филиала нашего агентства. Антонину Степановну с сегодняшнего дня в больнице охраняли два милиционера, и к ней для допроса, с разрешения врача, выехал следователь прокуратуры.
— Так что же маме теперь будет?
Марина варежкой протёрла ветровое стекло, которое тут же запотело от нашего дыхания. На улице трещал мороз, и в микроавтобусе вовсю работала печка.
— Не нам решать, — честно ответила я. — Думаю, что учтут её возраст и состояние здоровья. Тем более что она, в конечном счете, очень помогла следствию. Единственного свидетеля надо беречь, а не наказывать.
— Спасибо тебе, Оксана! — Кулдошин смотрел на меня влажными, больными, и одновременно по-собачьи преданными глазами. — Никогда не забуду!..
— Не за что благодарить, его ещё поймать нужно. Ведь вы же не знаете, кто это такой, какие у него возможности. Вот когда защёлкнутся на нём наручники, можно будет какие-то итоги подводить…
— Уже за то благодарю, что ты имя его узнала, — сквозь зубы сказал Юрий. — Но я до сих пор не понимаю, за что он мою жену убил! Никакого Швоева я никогда не знал, она — тоже. Кто за ним стоит? Теперь уже недолго осталось, потерплю. Если он не признается, и менты его отпустят, а показаний старушки покажется мало, я его на воле встречу. Лучше ему в ментовке расколоться и под суд пойти!..
