— С Милкой уже не помиритесь? У неё ведь тоже есть ребёнок. И за тётку свою она не отвечает. Паша, ей очень плохо сейчас. — Я понимала, что лезу не в своё дело, но не могла молчать.
— С Милкой — нет, слишком много мы нагадили друг другу. А ты за меня не пойдёшь, потому даже не делаю предложение. Милка не пропадёт, ты за неё не беспокойся, ладно? Скоро всё узнаешь. А я уж решу сам за себя. Прости, Оксана Валерьевна, если что не так сказал. Мне до сих пор очень хреново. Хочется забвения и деревенской тишины…
Я в очередной раз пробудилась и увидела прямо перед собой горящую надпись, которая приказывала пристегнуть ремни. Я вздрогнула и засуетилась, нечаянно двинула соседа локтём в бок. А потом вдруг прослезилась от счастья, поняв, что самолёт идёт на посадку, и скоро я увижу Озирского — он обещал встретить.
И уже днём, управившись с казёнными делами, и рвану на проспект Науки, к дочке, которой пришлось так долго жить без меня. И уже в последние сутки наша встреча отодвинулась на несколько часов — из-за сильной пурги на Урале самолёт задержали в «Кольцово». Следовательно, и в «Пулково» он прибыл много позже положенного времени. Я, чувствуя, как закладывает уши и ломит лоб, думала, что там, внизу, такой же мороз, как на Урале, и потому надо достать меховые варежки. И очень здорово, что на мне сейчас надеты бурки и толстенный свитер.
Я еле дождалась, пока самолёт пробежал по бетонке, а потом остановился, заглушил двигатели. Казалось, что слишком уж долго открывают двери и подают трап. Давно уже отговорила стюардесса, и экипаж попрощался с пассажирами, а мы всё сидели в салоне и чего-то ждали.
Наконец люди начали подниматься с кресел, разминая затёкшие ноги, и снимать с полок ручную кладь. Я вспомнила про багаж, который ещё неизвестно, когда удастся получить, но особенно не расстроилась. Сейчас ранее утро, и Швоева всё равно не увидишь — он находится под стражей в больнице. Возможно, мне и после не удастся с ним встретиться. Но Озирский обещал попробовать нас свести, потому что эту привилегию я заслужила.
Едва я заметила в зале прибытия Андрея, как напускная солидность моментально слетела с меня. И я, как маленькая девочка к отцу, бросилась к директору агентства, повисла у него на шее. И Озирский закружил меня по залу, вызывая испуг, досаду или зависть у других прибывших и встречающих.
После того, как не стало моих родителей, Андрей оставался для меня самым близким человеком. Роднее была только Октябрина, но ещё не пришло время говорить с ней о серьезных вещах. Дочка сама нуждалась в опеке и защите. А вот к Андрею Озирскому, с которым мы столько вместе прошли и пережили. Я могла прислониться. Я часто просила у него поддержки, и он выручал меня. Озирский подставил мне плечо восемь лет назад, в самые чёрные дни моей жизни, и сделал из меня сыщика, юриста, респектабельную женщину.
Кем бы я была без него? И была ли вообще? Он изменил мою жизнь, мою судьбу. А, может, Андрей Георгиевич с самого начала был моей судьбой?..
— Ну, всё, всё, иначе нам пришьют мелкое хулиганство! — Озирский улыбался очень довольно, и в его зелёных выпуклых глазах под тяжелыми веками, несмотря на ранее декабрьское утро, прыгали солнечные зайчики.
Уже несколько лет шеф носил элегантную щетину — закрывая шрамы на лице, оставшиеся после пластической операции. Он пострадал, пытаясь задержать пылающий автомобиль, внутри которого заперлась женщина — убийца и самоубийца.
— Горжусь тобой! Юрий Иванович наговорил массу добрых слов по телефону. И добавил, что начальник его охраны по уши в тебя влюбился!
— Он мне признался по дороге.
Я повисла на руке Андрея и потащила его в зал, где нам предстояло получить багаж.
— А ты что ответила? — Озирский по-дружески обнял меня за плечи.
— Мне отвечать не пришлось. Паша Шестаков и сам понимает, что я ему не пара. Решили остаться просто друзьями. Тем более что дружить куда сложнее и интереснее, чем любить. Слушай, Андрей, я умираю от нетерпения! Ты ведь мне ещё не рассказывал в деталях, как взяли Швоева…
— Ничего особенного. — Озирский часто так отвечал, а потом выдавал рассказ, больше напоминающий крутой триллер или сверхинтеллектуальный детектив. — Ладно, пока ждём багаж, вкратце расскажу. Кстати, сразу предупреждаю, что мы прямо сейчас можем на десять минут увидеть Швоева.
— Неужели?! Ты всё-таки устроил это? — Я опять едва не прыгнула Озирскому на шею. — И мне разрешат с ним поговорить?
— Он и сам хочет увидеть ту, которая его выследила. Не боишься?
— Ещё чего! Надеюсь, моё имя ему не назвали?
— Что я, по уши деревянный? Его в психушку посадят, а потом выпустят, и ты должна рисковать жизнью? Одним словом, ребята-охранники меня поняли. И с начальством я всё утряс. Следователь явится к нему позже и возьмёт показания под протокол. А ты просто спросишь, за что он убил Банщицу.
— Андрей, а ты его про это спрашивал? — заинтересовалась я.
— Нет, тебе на сладкое оставил.
Андрей распахнул полы кожаной, на бараньем меху, куртки, и обдал меня запахом дорогого кипарисового одеколона. Мой сорокачетырёхлетний шеф выглядел, как молодой повеса, весь искрился оптимизмом и разудалой силой. Только в глубине его глаз я изредка замечала печаль и усталость. Странно было даже вспоминать о том, что его внуку уже идёт восьмой год. И что за плечами Озирского жизнь, прожить которую мог бы далеко не каждый — столь тяжела и страшна она была.
— Тогда расскажи, как его взяли. Трудно было или не очень?
Я ждала, когда начнут выносить багаж и ставить его на ленту транспортёра, но пока все прибывшие с Урала топтались около ленты в ожидании.
— Пришлось немножечко пораскинуть мозгами. Ты же в телефонных разговорах делилась кое-какими соображениями, я выстроил линию его поведения. Как только ты назвала адрес, я тотчас же выехал на Ланское, где Швоевы снимают квартиру. Во дворе как раз гулял его сын Ромка…
— А как ты об этом узнал? Я ведь про сына даже не упоминала!
— Ему другой парень крикнул: «Ромка! Швоев!» и что-то там ещё. Считай, что мне повезло. Я подошёл к ребёнку и сказал, что ищу его отца. Он оказался контактным и непужливым. Сказал, что папа пока на работе, но вскоре придёт. А пока он, Ромка, идёт домой и может взять меня с собой. А у них дома я и папу дождусь. Ещё добавил, что дома сейчас мать, Евгения Анатольевна. Правда, тогда я ещё не знал, что она в курсе. И, более того, успела предупредить мужа по мобильному. Пришлось переписывать сценарий по ходу пьесы…
— Ничего себе!
Я даже не представляла, что операция так осложнилась. Но раз Швоева всё же взяли, можно не беспокоиться.
— Евгения Анатольевна, когда мы с Ромкой пожаловали, была уже возбуждена до крайности. Она ничего про убийство до того дня не знала, и тёща Швоева тоже. Она только позвонила в Питер и сообщила дочери, что Лебедева забрали в милицию и интересовались его зятем. Евгения предполагала, что её бесноватый супруг, родившийся в один день с Гитлером, может кому-нибудь морду набить, но не более того. При допросе Лебедева упоминалось имя Кулдошиной, и Тамара Ефимовна про это тоже сказала. Так или иначе, но Евгения поняла, что её мужа подозревают в убийстве этой женщины. Мне пришлось доказывать Евгении, что лучше мужа сдать, иначе его настигнет безутешный вдовец, который церемониться не станет. Гражданка Швоева оказалась благоразумной, насколько это было возможно в её состоянии. Только она всё время просила учесть, что муж был ранен и контужен при выполнении воинского долга. Похоже, Евгения очень Швоева любит, но, несмотря на это, согласилась мне помочь. Правда, при условии, что помощь эта зачтётся Саше как смягчающее обстоятельство…
