— Забрали на стоянку. Но не нам об этом думать, пусть у Евгении голова болит. А мы сейчас прямиком направимся к Швоеву. Ты готова?
— Конечно, готова! А нас не выгонят?
Я не представляла, что рано утром два посторонних человека могут войти в больницу, да ещё встретиться с задержанным.
— Это весьма своеобразное учреждение, — кисло ухмыльнулся Андрей, роясь в «бардачке». — Сюда очень часто мафиози привозят на излечение своих пацанов. И тех, кто рангом повыше. Так что здешний персонал привык к дополнительному заработку и никогда от денег не отказывается. А уж скольких авторитетов они здесь видели! Скольких боевиков на ноги поставили! Так что твой разговор со Швоевым на них особого впечатления не произведёт. Вылезай сейчас и пойдём. Только помни — десять минут!
— Хорошо, пусть будет десять! — радостно согласилась я.
Мы поднялись в приёмный покой, и Андрей тут же начал весело трепаться с толстой пенсионеркой в белом халате. Та, видно, неплохо от моего шефа поимела, и потому, кивая и рассыпаясь в любезностях, засеменила по коридору. Мы с Андреем последовали за ней, стараясь не шуметь.
Бабка завела нас в крохотный кабинетик, где мы оставили свои дублёнки. Пришлось также разуться и сунуть ноги в кожаные шлёпанцы. Разумеется, нам выдали и халаты, но только не белые, а зеленоватые, нейлоновые. Получили мы и по шапочке, надев которые превратились в медиков. Между прочим, я подумала, что Швоева нужно как можно скорее переводить отсюда в «Кресты», иначе его могут достать люди Кулдошина. Хорошо, что Юра-Бешеный находится очень далеко и вряд ли сумеет сориентироваться в обстановке.
Мы неслышно следовали по лестницам и коридорам больницы, вдыхая запад лекарств и хлорки. Вёл нас уже молодой врач, похожий на студента, и объяснялся только знаками. Персонал, скорее всего, боялся возможной ответственности, но, наряду с этим, честно отрабатывал полученные от нашего агентства деньги. Толстуха покинула нас у дверей лифта.
Около одного из боксов на диванчике сидела два парня в камуфляже; поверх формы были накинуты халаты. Озирский поздоровался с ними за руку. Рыжий и веснушчатый охранник покосился на дверь палаты.
— Вовремя вы прибыли, а то его уже через два часа отсюда забирают. И там бы вы его уже не достали. Идите скорее, а то ещё, на фиг, увидит кто-нибудь, и нам влетит…
— Не дрейфь!
Озирский приоткрыл застеклённую дверь палаты и пропустил меня вперёд. Сам вошёл следом и плотно прикрыл за собой створку. А я, не отрывая подошв от пола, приблизилась к широкой и высокой кровати на колёсах, изголовье которой стояло почти вертикально.
В вену Швоева была вставлена игла капельницы. Многочисленные разноцветные провода тянулись от кровати к приборам, на мониторах которых что-то мигало и попискивало. Швоев повернул забинтованную голову и посмотрел на нас равнодушно. Наверное, принял меня за медсестру, которая рано поутру пришла делать укол, а Озирского ещё не узнал.
Андрей намеренно держался в тени, но вдруг шагнул под синеватую лампу дневного света, и Швоев вздрогнул. Обросшие русым волосом его губы непроизвольно шевельнулись, щека дёрнулась.
— Ну, здравствуй, Саша! — вполголоса сказал Андрей. — Как и обещал…
Я поняла, что шеф обещал Швоеву показать сыщика, который раскрыл его тайну. Реакция пойманного преступника могла быть разной — от деланого равнодушия до звериной ненависти. Но Швоевым овладело одно огромное удивление. Он приоткрыл рот, показав крепкие, слегка кривоватые зубы. Широкая, бугристая грудь его под казённой рубахой вздымалась толчками, а пальцы стискивало лёгкое голубое одеяло. Марлевый чепчик на таком громиле выглядел, мягко говоря, нелепо.
— Ни фига себе… — пробормотал Швоев и сказал этим всё.
И мы все трое замолчали, хоть и помнили, что утекают драгоценные секунды. И один только вопрос, который я приготовила для этой встречи уже давно, вертелся у меня на языке.
Швоев был потрясён, что вычислила его совсем ещё девчонка, ярко накрашенная, несерьёзная, одетая по последней моде. Такой «тёлке» на дискотеке дрыгаться и с пацанами красиво отдыхать, а она тащит на себе тяжкое мужицкое бремя. Но почему-то Швоев не усомнился в том, что проиграл именно мне. Сразу же поверил Озирскому и упал в собственных глазах. Что он за боец, если его положила на лопатки рыжая «ватрушка», у которой до сегодняшнего дня он заметил бы только длинные ноги, тонкую талию и соблазнительную задницу?
И перед тем, как задать свой главный вопрос, я вспомнила поездку на кладбище к Наталье Кулдошиной. Мы были с Юрием Ивановичем, Павлом Шестаковым и Лазарем Михайловичем Шатуро, отцом погибшей. Дедушка всё время пытался улыбнуться, но у него получалась слезливая маразматическая гримаса, от которой становилось ещё страшнее.
Детей с собой не захватили, потому что дед Лазутка сам был как малый ребёнок. Его вторая жена по секрету шепнула нам, что после гибели Натальи у Лазаря начались долгие провалы в памяти, и он ходит за большое, не говоря уже о маленьком, прямо в штаны. Несмотря на то, что Юрий обеспечивал тестя памперсами, я всё равно почувствовала соответствующий запах.
Деревянный резной крест, куча иконок, портрет погибшей в чёрной рамке, высокий холм мёрзлой земли, заваленный цветами и венками, огарки свечек — всё, как положено. И тучи ворон над нашими головами. Я стояла молча, ни о чём не думая. Не клялась поймать убийцу, не обещала отомстить.
И только сейчас заметила, что Швоев точно так же уважает кресты, иконки и свечки. Им с Кулдошиной нечего было делить. Итак, всё вот-вот должно проясниться.
— Александр Викторович, мы знаем о вас и вашей жертве всё. Прошу ответить только на один вопрос — вы были с ней знакомы?
Швоев как-то длинно, лениво взглянул на меня и ответил:
— Нет, мы не были с ней знакомы. Она меня и не знала никогда.
— А вы её? — Мне показалось, будто Швоев что-то не договорил.
— А мне её друг показал. Сказал, что Банщица материально помогает их газете. — Швоев проглотил слюну и поморщился от боли.
— Какой газете? — онемевшими губами спросила я.
— «Русская правда». Я очень виноват. И жить мне незачем.
Александр теперь смотрел на дверь. Наверное, надеялся, что придёт кто-нибудь и прервёт выматывающий его разговор. Швоев ждал появления других людей, а я боялась, потому что ещё не узнала самого главного.
— Есть и другой вопрос, Александр Викторович. За что вы её убили?
— Хмарь тогда нашла на меня. Узнал, что отчество её — Лазаревна.
— Ну и что? — не выдержал Озирский. — Другие-то причины были?
— Не было, — еле слышно отозвался Швоев. — Никаких не было. Я пьяный все эти дни ходил. С друзьями много сидели, закладывали без перерыва. Вспоминали Чечню, погибших ребят. Вам не понять, барышня, но у нас уже другая после этого психология. Хочешь чего-то — отними. Мешает кто-то — убей его, да и всё. Очень просто, без изысков. Только вот здесь-то — не Чечня, и так нельзя. По крайней мере, нам, простым… Ну, и шепнул мне тот, из газеты, что Банщица рядится под русскую патриотку, а отец у неё — Лазарь Михайлович, он точно знает. А девичья фамилия — вроде как Шапиро…
