Я взяла притихшую дочку за руку, повела за собой. Но остановилась, поймав на себе взгляд Дениса, и пожала его холодную ладошку. Погладила по голове и наклонилась к уху. Денис поднялся на цыпочки. — Не оставляй маму одну. Если что, сразу беги к нам. Понял? Я тут же приду. Не стесняйся хоть ночью, хоть утром…
— Ладно, — серьёзно сказал семилетний мужичок.
— Надеюсь на тебя. Пойдём, Октябрина.
И мы с дочкой удалились, осторожно ступая по скользкому полу, как по льду. А в прихожей и на кухне ждали женщины, с которыми меня сегодня свела судьба. Не будь рядом Дениса, я не решилась бы оставить Милу — такая мука стояла в её сразу погасших, помутневших глазах. Я всё ждала, когда из-за двери донесутся рыдания, но в комнате стояла тишина, и это было ещё страшнее…
* * *
— Мам, я пойду, «видак» посмотрю, — тоном паиньки сказала дочь, одетая в алую махровую пижаму, шарф и шерстяные носки.
Я только что помогла ребёнку выкупаться в ванне, замотала голову полотенцем и отправила в постель. Октябрина часто простужалась именно после бани, а сейчас по квартире ходили сквозняки. Нужно было заделывать окна в четырёх комнатах и на кухне, а у меня не находилось свободного времени. Как назло, в агентстве скопилось очень много работы.
— Смотри, если с уроками порядок.
Я решила включить машину и наконец-то перестирать бельё, которое уже не влезало в ящик.
— Порядок… — не очень уверенно ответила дочь.
Она бочком проскользнула к себе в комнату, а я тут же забыла об уроках, потому что беспокоилась совсем о другом. О нераскрытых делах, о Миле Оленниковой, которой вряд ли смогу помочь в расследовании гибели тёти. Сегодня позвонил из Питера шеф и намекнул, что намечается командировка в Швецию. И поеду туда, скорее всего, именно я.
Думая о своём, я быстро рассортировала бельё. Прикинула, какое следует загрузить в машину сегодня, а какое можно оставить на завтра. Потом вдруг очень захотела курить, вынула из сумочки сигареты с зажигалкой и отправилась на балкон.
Из детской доносились дикие вопли. Наверное, дочь опять поставила один из брутальных импортных мультиков, к которым её приучил Денис. Надавал Октябрине кассет, и теперь она смотрит мультики запоем; особенно любит «Няню-мумию». Сперва я хотела прекратить это безобразие, а потом отказалась от своего намерения. Разумно решила, что ребёнок всё равно «Няню-мумию» будет смотреть, раз это — любимый мультик Дениса. Слишком часто меня не бывает дома, и даже если я спрячу «видак» с кассетами от Октябрины, она всё равно сможет увидеть всё это у Оленниковых.
А Людмиле теперь вообще на всё наплевать. После похорон тёти она стала полной противоположностью себе прежней. Вся в чёрном, гладко причёсанная, с рыбьими глазами, она двигалась, будто во сне. Что-то делала, утром уезжала на работу в клинику, а вечером подолгу курила и молчала. Денис боялся даже подойти к матери, и потому целыми днями болтался во дворе или у Октябрины. Мне несколько раз пришлось кормить мальчишку обедом, но чаще они с Октябриной покупали себе в ларьках всякую дрянь в блестящих пакетиках.
Я заглянула в дочкину комнату и горестно покачала головой. Так и есть — лежит на животе, уставившись в «видак», откуда несётся что-то типа: «У тебя башка, как у мертвяка!» Дрыгает ногами и грызёт сухарики, которые вообще-то полагается подавать к пиву.
К счастью, пива в руках дочери я не обнаружила, зато заметила появление алой шёлковой подушечки в форме сердечка. Задолго до Дня всех влюблённых они принялись задаривать друг друга «валентинками». Октябрина намалевала маркером здоровенное сердце на куртке Дениса, а сама ходила в школу, завязав на макушке громадный красный бант. И, несмотря ни на какие насмешки, не желала его снимать.
Не успела я открыть рот, как в дверь позвонили. Я быстро шагнула назад, в прихожую. Если это Денис, надо всё-таки попросить его вести себя более прилично. Ведь Октябрина смотрит на него, подражает, впитывает, как губка, все словечки и выходки, и потому нужно почаще смотреть на себя со стороны.
Конечно, в отличие от многих упёртых мамочек, я знала, что нотации ещё ни одного ребёнка лучше не сделали. И Октябрина с Денисом могут вообще уйти в подполье, перестанут мне доверять. Они найдут других взрослых для общения, и ещё неизвестно, кем окажутся эти взрослые. Милке, похоже, вообще на отпрыска наплевать. Как отпустила его из дома в девятом часу вечера? Так ведь можно парня и потерять, а тётю этим всё равно не вернёшь.
Я всё-таки взглянула в «глазок» и вздрогнула — перед дверью стояла высокая чёрная фигура. Милу я узнала лишь по перстеньку с финифтью — придерживала кружевной траурный платок похудевшей рукой.
— Сейчас! — зачем-то крикнула я и открыла три замка.
Мои пальцы делали не то, что нужно, и прилипали к металлу. Почему же Мила пришла вечером, без звонка? Про тётю я давно знаю, но, может, произошло что-то ещё? Не тот Людмила человек, чтобы, ни с кем не считаясь, вваливаться в чужой дом на ночь глядя. Значит, она решила обратиться ко мне за помощью.
Но почему именно сейчас? Тётю убили месяц назад, но только сегодня Мила созрела для своей самой главной просьбы. А мне придётся выбирать между необременительной поездкой в Швецию для разговора с возможным свидетелем преступления и расследованием на Урале, которое ещё неизвестно чем для меня кончится. Раз Наталья Лазаревна была известной в своём городе личностью, страсти вокруг тех событий должны разыграться нешуточные. И я вполне могу попасть под горячую руку.
— Извини, что без предупреждения.
Людмила смотрела на меня так, словно выдела впервые. Казалось, что губы моей гостью шевелятся против её воли.
— Можно войти? Дочка спит?
— Нет, она у себя мультики смотрит. Думаю, не услышит ничего. — Я отступила с порога, и Мила вошла. Закрыв за ней дверь, я кивнула в сторону кухни. — Давай туда. Хочешь чаю или кофе?
— Оксана, у тебя есть водка? — в упор спросила Людмила.
Никогда раньше она не говорила этим хриплым, высушенным голосом, не просила водки — вот так, безо всякого повода. Если Октябрина придёт и застанет нас за рюмкой, ни о каком воспитании можно уже не вспоминать.
— Удивлена? Не бойся, не сопьюсь, но груз с души снять нужно. Ты ведь ещё ничего не знаешь!
— Проходи в мою комнату. «Абсолют» есть, шведский. Только давай условимся — ты рассказываешь всё, ничего не скрывая.
— За этим и пришла.
Мила ступала теперь тяжело, словно разом прибавила в весе сто килограммов. Я заметила, что ноги не слушаются её, а руки совершают массу ненужных движений. Садясь в кресло, Мила едва не смахнула с ночного столика лампу, а другой рукой стукнула по зеркальной дверце шкафа.
— Извини, я совершенно не в форме. Меня же из клиники уволили. Сегодня об этом узнала…
— Да ты что?! — Вот этого я никак не ожидала.
Быстро принесла из бара бутылку, открыла, разлила водку по рюмкам. Подумала и вытащила из холодильника копчёную колбасу, масло. Из хлебницы — солёный батон. Нарезая бутерброды, от волнения чуть не отхватила себе палец, и лишь в последний момент нож скользнул в сторону, вылетел из руки и упал на табуретку.
