— А теперь, мил человек, и в этой деревне о нас дурная слава пойдёт. Не обижайся, но Нина Поликарповна уже по улице кинулась с воплем. Дескать, за грешницей Симкой сам нечистый пожаловал, душу её в ад забирать. Маленький такой, юркий, черноглазый. Отговаривал за батюшкой бежать. Клянётся, что ноги сами понесли её вон из шлыковского дома. И больше никогда она проклятого порога не переступит…
— Сколько она классов окончила, интересно?
На Тураева навалилась такая сильная истома, что он захотел прилечь тут же, на диванчике.
— Так семь классов и техникум ещё, она хвасталась. Монтажницей на заводе в Москве работала. Не помню только, на каком именно. В столице сорок лет прожила, а в родную деревню перебралась недавно. Когда на пенсию выгнали, продала квартиру и вернулась. Денежки в банк положила, так год назад все подчистую пропали…
— Я вам больше скажу, Иван Илларионович. Если покопаться в её биографии, можно найти там активную комсомольскую работу и, соответственно, притеснения верующих. А теперь срочно нужно найти виноватого — и за давнее, и за недавнее прошлое.
Артур встал с диванчика и посмотрел на неподвижную Машу. Девочка что-то непрерывно шептала, опустив жёсткие длинные ресницы.
— Марья, это самая лучшая клиника в Москве. Пока нас не поставили перед фактом, надо верить в лучшее. Как только Серафима Ивановна подавилась костью, она должна была ехать сюда. Удалили бы без проблем. У них в ординаторской целый музей инородных тел, начиная с пуговиц и кончая флаконами из-под дезодорантов. Я ещё умолчал о том, что больная — сама врач, иначе её коллеги попадали бы в обморок. Довести себя до такого состояния нужно ещё постараться…
— Мы все просили, она сама не соглашалась! Дедушка сразу же побежал машину выбивать. А мама — ни в какую! — Маша снова захныкала.
— Чего уж теперь говорить! — Артур проверил, на месте ли сигареты и зажигалка. — Ей делают операцию на пищеводе, и я попросил одну из медсестёр по мере возможности нас информировать. Сорок минут назад Серафима Ивановна находилась ещё в «нестерильном» коридоре, где больных готовят к операции. Сегодня предпраздничный день, и бригада врачей должна собраться ночью, подъехать сюда, подготовиться к операции. Резекцию даже в «Склифе» делают редко, и потому бригада специалистов только одна. Мне сейчас нужно позвонить. Может, ещё раз сестричку увижу. Она дежурит с четырёх дня до восьми утра. Когда Люда сменится, она передаст нашу просьбу напарнице. Медики знают, что отец и дочь Кобылянской находятся здесь и ждут результата. Крепитесь. — И Тураев направился по коридору к выходу на лестницу.
Несмотря на глухое время, в коридоре, освещённом ночными синеватыми лампами, было довольно много народу — перевязанные громилы на костылях и каталках, их родные и близкие, врачи со «скорых» и прочая возбуждённая публика.
— Разрешите! — Артур достал удостоверение, показал его собравшимся и вошёл в кабинет дежурного врача. Уже знакомый ему доктор поднял ошалелые глаза и заморгал. — Мне нужно срочно от вас позвонить.
— Пожалуйста!
Хирург двинул по столу телефонный аппарат. Его медсестра, та самая эффектная блондинка Людочка, помогала раздеться сильно избитому татуированному мужику. Заметив Тураева, она кивнула, прикрыв чрезмерно накрашенными ресницами голубые глаза.
— Благодарю.
Тураев сел спиной к кушетке, демонстрируя полное безразличие к происходящему в кабинете. Он набрал номер своей пресненской квартиры, и тотчас же трубку схватила мать.
— Алло! — Нора говорила сквозь слёзы. — Кто это?
— Мама, это я! Звоню из «Склифа»… — начал Артур и тут жде понял, что выразился не совсем удачно.
Мать обмерла от ужаса.
— В «Склифе»?! Что с тобой стряслось?.. Куда ты пропал?! Я с самого утра трезвонила, ты не отвечал… Я приехала — тебя нет. Весь день тебя разыскивала — по больницам, по моргам. Само собой, сначала я набирала на Петровку, в поликлинику, и ещё не знаю куда!..
— Мама, со мной ничего не произошло. В «Склифе» оперируют женщину, которую я привёз из области. Она в тяжелейшем состоянии, и пока ситуация с ней не прояснится, я не могу отсюда уехать. Теперь ты знаешь, что жив-здоров, и можешь спокойно спать. Если нужно, успокой всех остальных. Сколько времени продлится операция, я точно не знаю. Но до Нового года, думаю, она закончится…
— Что за женщина?! Я ничего не понимаю! — закричала Нора, характерно взвизгивая на концах фраз. — Неужели ты был в области? Твоя машина осталась в гараже, и я чуть с ума не сошла! Ты ведь только-только после гриппа встал!..
— Мам, ты же знаешь, какая у меня работа. Кстати, передай Нолику, что я имею для него важные новости. Когда освобожусь, обо всём поговорим. Ну, пока, целую! Телефон нужен доктору.
И Артур положил трубку, хотя мог бы говорить и дальше. В данный момент врач осматривал больного, и Людочка помогала ему, подавая какие-то инструменты. Но мать могла закатить истерику, и потому Артур решил откланяться.
Он вышел в коридор, потом — на пандус, куда как раз въехала очередная машина «скорой». Высотное здание было ярко освещено — даже ночью в нём кипела жизнь. И Артур понял, как много на земле страданий и крови. Забывать об этом нельзя, и нужно обязательно поговорить с Арнольдом об его уходе с поста директора фирмы. Можно потерять в деньгах, поступиться престижем, но сохранить собственную жизнь.
Он понимал, что рискует получить осложнение, потому что стоит на ветру, под снегом, без пальто и шапки. Но всё же курил, тупо глядя в одну точку. И представлял, что сейчас происходит в операционной. Ещё никогда не доводилось ему вот так, ночью, у больницы, ждать известий от медиков, даже когда Марина рожала Амира.
Шестнадцатилетнюю роженицу устроили на кесарево в «Кремлёвку», а совсем молодой отец не беспокоился за жену, развлекался на очередной вечеринке. А вот сейчас преступница, лютый его враг, убийца судьи Старшинова, занимала все мысли и заставляла страдать. Артур не хотел, чтобы Серафима скрылась от него навсегда. Но сейчас не во власти майора милиции было задержать её — этим занимались хирурги.
Тураев даже не воображал, а ясно видел, как склонившиеся над столом врачи блестящими крючками копаются в огромной ране. Пищевод — один из самых труднодоступных органов. Нужно разрезать ткани, раздвигать рёбра, отодвигать, причём на длительное время, лёгкие, сердце и желудок.
Зачем она тянула так долго? Неужели надеялась страданиями искупить вину? Погибших не вернёшь, а собственные дети могут остаться сиротами. Ведь не во всех случаях пищевод удаётся достать, и тогда последствия бывают совсем печальные. Операция идёт второй час, и сколько будет продолжаться ещё, никому не известно.
Сима была хорошей матерью — это видно по реакции Маши на всё происходящее. Иван Илларионович не чаял души в дочери, и его нынешняя скорбь неподдельна. Похоже, Сима любила Антона Кобылянского. Когда уходит постылый муж, женщины не бьются в конвульсиях. Серафима сумела покорить сердце гувернантки своих детей, чего практически никогда не бывает. И Ирина Рыцарева жалела не столько тёплое местечко, сколько лично Кормилицу. Ни один из членов группировки, включая кавказцев-охранников, ни одна проститутка из кафе не сказали о ней худого слова. И даже несчастный Валентин Еропкин ждал подвоха от кого угодно, но только не от Кормилицы.
