Елена Николаевна боязливо подняла веки и поняла, что лежит в том же кабинете следователя. Она почувствовала под головой свёрнутую шерстяную кофту Милявской, потрогала продавленный кожаный диван и слабо улыбнулась. Кроме самой Галины Семёновны в кабинете находилась медсестра, которая как раз заканчивала укладывать свой чемоданчик.
— Ещё раз давление померим, — ласково сказала она, наклоняясь к Потаповой. — Вам лучше? Говорить можете?
— Простите меня, — только и смогла произнести Елена Николаевна.
Она нашла глазами следователя; и пока медсестра измеряла ей давление, заискивающе смотрела на Галину Семёновну.
— Сто пятьдесят на девяносто. Отлично. — Медсестра сняла с руки Потаповой манжетку. — А ведь было-то двести шестьдесят на сто тридцать! Я уже хотела «скорую» вызывать, но решила попробовать магнезию. В туалет не хотите сходить?
— А, знаете, хочу! — Потапова смущённо потупилась. — Мне можно встать? Это не опасно?
— Нет, уже не опасно! — радостно вмешалась Милявская. — Света отлично делает магнезию. Это ведь исключительно сложный укол, требующий подлинного искусства. Вы как йод переносите?
— Нормально, — всё тем же чужим голосом ответила Потапова.
— Света вам «сеточку» сделала на месте укола, так что не волнуйтесь, всё рассосётся. Сколько раз она меня спасала, особенно в жару! Светик, отведёшь женщину в туалет? — Милявская потёрла сухие ладошки.
— Обязательно.
Медсестра помогла больной подняться. Елена чувствовала боль в правой ягодице, некоторое онемение ноги. Все пуговицы и крючки на одежде оказались расстёгнуты, и Милявской пришлось помочь вызванной свидетельнице привести себя в порядок.
— Света из районной поликлиники прибежала. Ладно, что там сейчас больных мало. Правда, ей нужно возвращаться. А нам придётся разруливать ситуацию. Может, позвонить вам домой? Пусть придут сюда, встретят. До чего же «неотложка» сволочная — нет машин, и всё! Ждите, пока освободятся. Света, как всегда, выручила…
— У меня дома никого нет, только собачка. Пойдёмте. — Елена Николаевна взяла под руку медсестру. — Я вернусь сама. Мне нужно поговорить с вами. — Она выразительно посмотрела на следователя.
Пока Потапова отсутствовала, Галина Семёновна выглянула в окно и увидела Оксану, которая ела мороженое, разгуливая в дворике прокуратуры; она никак не могла размять затёкшие ноги. Милявская на всякий случай задёрнула штору, подошла к тумбочке и налила чаю в чистую фаянсовую кружку.
Елена Николаевна, шаркая, вошла в кабинет. В туалете она ополоснула лицо над раковиной, но заниматься своей внешность уже не было сил. Да и для кого теперь краситься, наряжаться? Дура, надо было жить в своё удовольствие, сохранить участок близ Хэппоярви, доставшийся от родителей покойного мужа. Нет, всё продала; деньги истратила на наряды, на качественный парфюм. Каждую неделю в парикмахерскую бегала, благо она возле дома. Добегалась. Получила. ОН получит тоже. За всё сразу, изменник…
— Вот, выпейте. Вам сейчас чайку нужно глотнуть. Диабета нет? — Милявская придвинула сахарницу. — Успокойтесь. Всё будет хорошо.
— Диабета нет.
Елена Николаевна вспомнила, как выспрашивала у знакомых рецепты тортов, пирожных, всяких коврижек и «шарлоток», чтобы порадовать Юрика. Ну, похлебает он теперь баланды, подонок! И пусть Катерина Филипповна передачки ему носит. Или Томочка, если с горя не загнётся. Её-то вряд ли посадят, учтут состояние здоровья. Кроме того, вроде, на мужа доносить не обязательно. А надо бы всех судить, если по справедливости.
— Но хорошо мне уже никогда не будет. Жизнь моя кончена. Терять нечего. А вы сегодня были добры ко мне. Я без вас умерла бы, наверное…
— Что вы, что вы! — замахала руками Милявская. — В нашем возрасте со всеми бывает. Я сама виновата, взволновала вас дурацкими вопросами про Андросовых. Не думала, что так близко к сердцу примете. Простите!
— Не за что мне вас прощать.
Потапова смотрела на следователя, а видела перед собой другое лицо. Этому старику так шла его лысина! Он не спал ночами от переживаний, когда кто-то из них болел, но лекарство из аптеки не принёс ни разу.
— Вы ведь вели дело об убийстве Валентины Максимовой? И даже допрашивали меня во дворе. Помните? Тогда же, зимой…
— Разумеется, помню!
Милявская чувствовала, что рано отпустила Свету, и ей самой может потребоваться помощь. В семьдесят пять лет даже положительные эмоции вредны. Сердце барабанило так, что подпрыгивал стол. Неужели сейчас всё кончится? И ещё один «глухарь» с плеч долой? Ветеран сыска заслужил эту удачу…
Елена Николаевна залпом выпила весь чай из кружки, шмыгнула носом и улыбнулась дрожащими искусанными губами.
— За вашу доброту и я вам добром заплачу. Чистосердечное признание сделаю, прошу это учесть. Валю убили мы с Андросовым. Точнее, её убивал Юрий Сергеевич, а мы с Тамарой при этом присутствовали.
Кабинет затопила тишина; лишь слышалось противное жужжание мухи под потолком. Две пожилые женщины смотрели друг другу в глаза, и ни одна не решалась нарушить гробовое молчание. Что-то говорить нужно было как раз следователю. А она никак не могла поверить, что «висяк» шестимесячной давности растаял, как туман под лучами утреннего солнца.
Безмолвие изнуряло Потапову. Она сказала главные слова, которые бились в душе все эти полгода, и теперь желала определённости. В тот декабрьский день, тёмный и бесснежный, она стала сообщницей убийцы. И разозлилась на Андросова вовсе не потому, что тот задушил Валентину.
Настоящее раскаяние пришло сейчас — оно произросло опять-таки на почве эгоизма. Елена Николаевна Потапова сознавалась в тяжком преступлении не из желания помочь следователю или в малой степени искупить тяжкий грех. Таким образом, она хотела отомстить Андросову за всё, и не скрывала этого.
— Вы… Вы мне не верите? — испугалась Потапова, отчаявшись дождаться от Милявской хоть какой-то реакции. — Это правда! Клянусь вам — правда!
— Вы отдаёте себе отчёт в том, что говорите? — раздельно спросила Галина Семёновна. — Может, вам надо всё-таки отлежаться?
— Я не сумасшедшая, товарищ следователь! — запальчиво крикнула Потапова. — Я говорю в здравом уме и твёрдой памяти. И тогда, в декабре, я была вменяема. Просто любила его, старая дура! Если вы в своей жизни испытывали к кому-то сильное чувство, то поймёте…Конечно, вы скажете, что любовь возвышает, а не унижает, подвигает только на добрые дела. Но нет! Наверное, на добрые, если добр тот, кого любят. А если он мерзавец, то и тень его становится мерзкой. А я была именно такой тенью. Куда он, туда и я. Конечно, уже не в том возрасте находилась, когда прощается наивность. Житейская мудрость, рассудок и всё такое… Но я готова была сделать для него всё. Я пыталась доказать Андросову, что вернее меня помощницы он не найдёт. Я желала связать его и себя кровью. Надеялась, что в этом случае он не посмеет жениться ни на ком другом. Потому что я знаю про него самое сокровенное…
