– Это разные вещи. За каким штурвалом ты постоял сегодня утром?
– Помнишь, я тебе рассказывал про деревню в Тоскане? Вроде бы получается.
– Ух ты! – На самом деле покупка им деревни в Италии оставила ее равнодушной. Он владеет целым островом, куда они отправятся, если и когда она поймает своего одержимого убийцу. Ему принадлежит львиная доля космического курорта. Все это всего лишь крошечная часть его огромной империи.
– Хорошо бы побывать там следующим летом, – продолжил Рорк, хрустя своими вафлями, с гораздно меньшим количеством сиропа. – Реставрация виллы приближается к завершению.
За окном то ли лило, то ли мело – смотреть в ту сторону и то было зябко. И у Евы не получилось представить лето, солнце, тепло. Хотя почему бы и нет? Вафли в сиропе, тепло от камина и мерцающая елка рождают веру в чудеса.
А что сейчас поделывает убийца? Этой мыслью Ева вернула себя в реальность. Спит? Позволяет ли ей работа – теперь Ева не сомневается, что это женщина, – проспать до рассвета, если только в такой темный зимний день позволительно заикаться о рассвете?
Снится ли ей кровь, как она снится Еве? Снятся ли ей мертвые вытаращенные глаза, в которых застыло осуждение?
– Поработаю-ка я утром дома, – решила Ева. – Так им не вытащить меня на экран. Мне бы пригодилась Пибоди, а также Макнаб, если Фини его отпустит. В лаборатории наверняка готовы результаты. Вместе с новыми данными они сузят поле поиска.
– Я пошлю за ними машину.
– Зачем? – Она искренне удивилась, даже рот разинула. – Пусть едут на метро.
– Ева! – Он указал на окно, на мокрую серую крупу, сыпавшуюся с неба.
– Пусть отмораживают задницы, копы они или нет? Ты их балуешь.
– Почему нет? Так они быстрее к тебе доберутся, не успев вымокнуть. – Он погладил ее по бедру. – Что тебя рассердило?
– Сны, – созналась она. – Гадкие сны. Про Ледо, играющего в бильярд обломком кия, другой обломок которого торчит у него в груди. Напоминание, что первой сломала кий я. И что он помог мне выйти на убийцу «крота» Снукса. Немного, но помог. Еще мне снилась Баствик: опять она размазывала меня в суде.
Ева покачала головой и отхлебнула кофе.
– Убийца тоже снилась. Похожая на меня. Это из-за Хастингса: он сказал, что у нас с ней похожие глаза. Мы сидим, пьем вино. Вернее, пьет она. Между нами на столе огромная пузырящаяся пицца. Прямо дружеская трапеза! И она объясняет свои поступки: сколько убийц, насильников, педофилов, мужей, избивающих жен, выпустила бы на свободу Баствик, останься она в живых! Сколько людей воровали, грабили, убивали бы, чтобы раздобыть денег на товар Ледо! Разве я не вижу, какое благо она несет? Защищать и служить! Правосудие! Уважение к закону и к людям, защищающим закон!
Она умолкла, но Рорк знал, что она еще не выговорилась, что собирается с силами.
– Я говорю: убивать – не значит служить закону. Она наклоняется над столом, и все – вино, пицца – превращается в кровь. Она глядит на меня и говорит, что я сделала то же самое. Я убила своего отца. Она говорит это с улыбкой, как будто мы с ней – мирно болтающие подружки.
Она снова передохнула.
– Во сне меня охватила паника. Она не может этого знать! Откуда? Я говорю: ты ничего об этом не знаешь, а она улыбается и твердит, что все знает. Все обо мне знает.
Рорк взял Евину руку и поцеловал, чтобы ее успокоить.
– Она ничего о тебе не знает.
– Чувство было такое, что знает. «Ты убила Ричарда Троя, – говорит, – потому что у него была потребность убивать. Ты, как и я, знаешь, что значит поступать как должно и наслаждаться этим».
– Брось, все это не стоит выеденного яйца.
– Знаю. – Она встала, чтобы побороть наваждение ходьбой. – Мне было восемь лет, и он снова и снова меня насиловал. Таким пьяным, что мог бы меня убить. Я боялась, что так и произойдет. Я подобрала с пола ножик и воткнула в него. Это не то же самое, что убить того, кто не представляет опасности – тебя, еще кого-то. Это вообще разные вселенные. – Она запустила пальцы себе в волосы и заставила себя сесть. – Вот что я знаю, – тихо закончила она.
Он, не выпуская ее руку, притянул ее к себе.
– Ты не веришь тому, что она наговорила в твоем сне, но думаешь, что во все это верит она сама – или поверила бы, если бы узнала.
– Да. Она думает, что это делает нас с ней похожими. Она видит нас похожими, а это закрепляет сходство. Ей необходимо демонстрировать мне свою правоту, создавать некое партнерство. Разборчивость ей ни к чему, но она все же выбирает тех, в ком видела враждебность ко мне, тех, кто так или иначе причинял мне боль, наносил обиду. С ее сумасшедшей точки зрения. Господи, да если коп проживет день без боли и обиды, значит, он в этот день уклонялся от своих обязанностей!
Она поковыряла вафли у себя на тарелке. Хоть и стыдно отправлять их в мусорное ведро, у нее уже пропал аппетит.
– Она спрашивала, не прочь ли я сама выбрать следующего.
– Она думает, что знает тебя, и это отчасти верно – и во снах, и в действительности. Но одновременно она страшно ошибается.
– Зато я ее не знаю – в этом и проблема. Кусочки – еще не целое. Но я с ней познакомлюсь, пазл сложится. Разбужу-ка я Пибоди! – решила она и встала из-за стола.
Вытащив напарницу из теплой постели, Ева направилась в компьютерную лабораторию и занялась обработкой очередной партии готовых результатов.
Ей уже виделась формирующаяся закономерность. Отправив результаты на свой компьютер, она перешла к себе в кабинет. Она уже решила, чем займет Макнаба, требовалось только разрешение Фини.
Через открытую дверь, соединяющую ее кабинет с кабинетом Рорка, она услышала, как он переговаривается по громкой связи. У его собеседницы был пришепетывающий французский выговор.
Послушав их всего минуту, Ева пришла к выводу, что их терминология для нее непостижима, на какой бы язык они ни перешли.
За своим столом она стала сопоставлять последние результаты с теми, которые обработала вечером, потом занялась вероятностным поиском. Поразмыслив, записала свои умозаключения и разослала их Уитни, Мире и Фини.
Пришло время для отобранных писем. Она начала с самых давних. Август 2059-го, до расследования Icove. Тогда она еще не приобрела известности. Об одержимости не могло быть речи.
«Дорогая лейтенант Даллас,
вы меня не знаете, зато я с некоторых пор слежу за вашей карьерой, вызывающей у меня большое уважение, даже восхищение. До сих пор мне не хватало храбрости к вам обратиться, но трагедия семьи Свишер и отвага молодой Никси сделали свое дело. Если сироте хватило сил докричаться, то почему я молчу?
Вы рисковали жизнью, чтобы добиться справедливости для Свишеров, как поступали раньше и будете поступать впредь. Вы вдохновляете меня трудиться во имя правосудия, рисковать, делать то, чего нельзя не делать.
