– Тебе легко говорить, ты замужем за деньгами.
Ева так врезала обоими кулаками по столу, что чуть его не проломила.
– Я десять лет прослужила, прежде чем с ним познакомилась! Думаешь, это из-за денег? Думаешь, для любого полицейского жетон – способ нажиться? Ты опозорила полицию!
– Ты не знаешь, что это такое. Ты вообще ничего не знаешь. Все это делали – понемножку, там и сям, у всех на виду. Куда это приведет? Представь, я каждый день рисковала жизнью. Думаешь, это легко? Думаешь, хотя бы день проходил без того, чтобы я не спросила себя, зачем я все это терплю? Я знала Таджа, знала!
Помянув погибшего копа, честного служаку, Тортелли задохнулась.
– Я совершенно не виновата в том, что с ним случилось. Ни капельки! Брала понемножку, и точка. Недаром меня просто разжаловали. Когда все выплыло наружу, я была честной со Службой внутренней безопасности, поэтому отделалась разжалованием. Но я не могла с этим жить, вот почему я сейчас в заднице.
У нее на глазах выступили слезы. Ева видела, как она разрывается между гневом и желанием разрыдаться.
– Думаешь, я виню во всем этом тебя? Ну, да, случается и так – в хорошие дни. А в плохие я видеть себя в зеркале не могу. Я никого не убивала. Не смей меня в это втягивать, не смей снова втравливать в это мою семью!
– Покажи чек из лобби-бара.
Тортелли схватила со стола папку и сунула Еве чек.
– Годится. – Ева отдала ей чек. – Подозрение снято.
– Всего-то пять-шесть тысяч долларов за пару лет, – сказала Тортелли вслед уходящим Еве и Пибоди. – Не больше шести «штук».
Ева оглянулась.
– Твой жетон стоил дороже. – Чтобы больше ничего не говорить, она ускорила шаг.
– Мне ее жалко.
Ева остановилась на лестнице, хотя холод побуждал, наоборот, перейти на бег, и обожгла Пибоди негодующим взглядом.
– Только не сталкивай меня с лестницы! Ты все правильно говорила. Все! Могла бы сказать больше, злее, и все равно осталась бы права. Я жалею ее потому, что она это знает и вынуждена с этим жить.
– Побереги свою жалость.
– Пойми, она была достойна жетона детектива, она бы далеко пошла. А она засунула все коту под хвост ради нескольких тысяч долларов.
– Увеличь сумму минимум вдвое. Она продолжает врать, чтобы оправдаться.
На улице Ева засунула руки поглубже в карманы, чтобы не засветить кому-нибудь промеж глаз. Ее напарница побоев не заслужила.
– Дело не в деньгах. Деньги никогда не стоят на первом месте. Дело в уверенности, что так и надо. На трупе находят деньги – как быть? Или коммуникатор, притом что пульс владельца уже не прощупывается. Зачем он ему? Забираем! Была мощная облава на нелегалов, я тоже в ней участвовала. Под шумок возникал соблазн кое-что урвать и потом загнать. А что, ты надрываешься, рискуешь своей задницей – разве ты не заслужила вознаграждение? Но стоит хоть разок дать слабину, прикарманить что-то с места преступления, залезть убитому в карман – и с тобой покончено. Оттого, что рядом с тобой такие же грязные копы, как ты, ты не станешь чище.
– Ей уже не осуществить свою мечту. Она обменяла ее на деньги. Неважно, сколько их – десятка или десять тысяч. – Пибоди огорченно втянула голову в плечи. – И она это понимает.
Теперь бездомный с губной гармошкой наигрывал бодрую мелодию. Еву удивило, как можно пребывать в приподнятом настроении в такую мерзкую погоду. Она шагнула к бедолаге, запустила руку в карман, где у нее хранилась мелочь на чаевые, не нашарила ничего, кроме 50-долларовоцй купюры, и присела рядом с ним, чтобы он увидел ее жетон, ее глаза.
– Купи себе поесть. Если потащишься в винный за углом, я тебе задницу надеру, понял? Нет! – Она остановила Пибоди, тоже полезшую в карман. – Хватит с него. Лучше отдай мне долг. Не забыла? Ты понял? – повторила она, снова обращаясь к бездомному.
– Спасибо за щедрость. – Он спрятал деньги под одежду.
– Купи еды! – приказала она.
Злясь на себя – с тем же успехом можно было просто сжечь 50 долларов, – она поспешила на стоянку-обдираловку.
– Теперь до получки я на мели, – пробормотала она и расплатилась за стоянку карточкой, чтобы приложить чек к отчету о расходах.
– Пора на обед. Только чтоб недорого.
Остановившись под одним из светофоров, Ева усмехнулась и ткнулась головой в руль.
– А ты была права насчет Тортелли. Коп в четвертом поколении шпионит за женщиной, сожительствующей с мужем сестры! Не иначе, вся эта семейка тонет в грязи. Она думает, что сама бросила тень на семейную традицию. Кому об этом знать, как не ей!
– Ты тоже правильно сказала, что ее жетон стоил дороже.
Сигнал светофора поменялся, и Ева поехала дальше.
– Не помню, чтобы мне когда-нибудь хотелось стать еще кем-нибудь – только копом. Когда я очнулась в больнице в Далласе, все было в тумане, я ничего не могла вспомнить. Можно и иначе сказать: все так остро вспоминалось, что больше всего хотелось забыться. Вокруг были копы. Я их боялась: он внушил мне, что они запрут меня в темной дыре с пауками. Но они были внимательны ко мне, как никто. Врачи и сестры тоже обо мне заботились, но я почему-то не считала, что они в силах все исправить, – в отличие от копов. Один из них принес мне плюшевого мишку. Я и забыла! Как я могла такое забыть?
Она покачала головой, выполняя поворот.
– Не помню, чтобы мне хотелось стать кем-нибудь еще – только копом, – повторила она. – Вот и Тортелли, думаю, мечтала стать копом. С той разницей, наверное, что она воображала это своим правом, считала, что вправе носить жетон. Поэтому не ценила его, пока не потеряла.
Не побоявшись нового поиска уличной стоянки и новой невероятно дорогой парковки, они поехали к Хильде Фармер, раньше служившей в 12-м участке. Она обитала на первом этаже дома в нескольких кварталах от офиса поручителя, где работала.
Ева нажала на кнопку звонка и увидела мигание камеры – недешевого прибора охраны. За дверью ойкнули, и Ева, откинув полу пальто, на всякий случай положила руку на рукоятку револьвера.
Сначала долго щелкали замки, потом дверь отворилась.
– Даллас! – воскликнула высокая стройная брюнетка. – Наконец-то! Привет, Пибоди, как поживаете? Заходите!
– Хильда Фармер? – Ева оглядела чистенькую комнатушку, превращенную в офис. Здесь не было громоздкого оборудования, только два компьютера и три экрана на стене. На одном экране красовалась фотография и данные некого Карлоса Монтойи, сурового мужчины с густыми усами и сердитым взглядом.
– Пытаюсь его сцапать, – начала объяснять Фармер, указав на экран. – На нем сломанный позвоночник. Нападение с намерением убить. Избил бейсбольной битой одного беднягу, который не смог полностью вернуть долг. По мне, такого нельзя было отпускать под залог, с другой стороны, я на таких кормлюсь. Садитесь, я сварю кофе. У меня есть ваш любимый сорт для особых случаев.
